(реферат по работе Ф. Энгельса "Происхождение семьи, частной собственности и государства")
Как подчёркивает Ф. Энгельс в предисловии к своей работе, "определяющим моментом в истории является, в конечном счёте, производство и воспроизводство непосредственной жизни. Оно двояко - производство средств к жизни и производство самого человека".
Производство, таким образом, определяющий момент. Но невозможно объяснить историю, исходя только из производства. Дело в том, что человека отличает не только "производство необходимых средств к жизни", но и наличие нравственности, т.е. сознание своего отношения к другим людям. Нравственность отдельных индивидов существенно зависит от существующих материальных условий, но не является их прямой функцией: чтобы объяснить эту связь, нужно привлечь определённые нравственные законы.
Таким образом, экономические законы (т.е. законы воспроизводства жизни) с одной стороны, и нравственные законы (законы отношения человека к другим людям и к себе) с другой стороны, взаимодействуя, определяют движение человечества.
Это взаимодействие - и есть предмет, рассматриваемый в данной работе.
Следуя Ф. Энгельсу, выделим три этапа развития человечества: дикость, варварство и цивилизация.
Человек имел весьма развитый мозг. Это, кроме прочих преимуществ (например, способности развивать орудия труда), давало ему возможность осознать себя, т.е. своё место среди себе подобных. Это ему было необходимо - как отмечает Ф. Энгельс, человек был весьма незащищённым животным, и для того, чтобы выжить, люди должны были объединиться.
Осознав, что он силён сообществом, человек необходимо должен был растворить свои интересы в интересах своего сообщества. В частности, указывает Ф. Энгельс, самец должен стать терпимее.
Основная цель рода - обеспечить своё выживание как единого целого. Поэтому член рода осознаёт себя частью целого, единого организма. Отсюда естественно вытекает, что к любому другому члену рода он относится также, как к себе, а значит, мы в пределах рода имеем равенство в высшем смысле этого слова.
Любопытно, что подобное отношение наблюдается и к членам других родов, даже враждебных: враг рода - род, но личной ненависти к человеку-врагу нет; он враг, пока состоит во враждебном роде. Принятый же в род, он становится полноправным членом: никому и в голову не приходит относиться к нему иначе, чем к любому другому сородичу.
Такое общее, родовое сознание порождает высокий уровень нравственности.
"И что за чудесная организация этот родовой строй во всей его наивности и простоте!" - пишет Ф. Энгельс, "Без солдат, жандармов и полицейских, без дворян, королей, наместников, префектов и судей, без тюрем, без тюремных процессов - всё идёт своим установленным порядком [...] Все вопросы решают сами заинтересованные лица, и в большинстве случаев вековой обычай уже всё урегулировал. Бедных и нуждающихся не может быть - коммунистическое хозяйство и род знают свои обязанности по отношению к престарелым, больным и изувеченным на войне. Все равны и свободны, в том числе и женщины. Рабов ещё не существует, нет, как правило, ещё и порабощения чужих племён."
Власть этой первобытной общины "была сломлена под такими влияниями, которые прямо представляются нам упадком, грехопадением по сравнению с высоким нравственным уровнем старого родового общества.
Самые низменные побуждения - вульгарная жадность, грубая страсть к наслаждениям, грязная скаредность, корыстное стремление к грабежу общего достояния - являются восприемниками нового, цивилизованного, классового общества; самые гнусные средства - воровство, насилие, коварство, измена - подтачивают старое бесклассовое родовое общество и приводят его к гибели".
Каковы же причины этого грехопадения?
2.1. Род
Экономические причины этого грехопадения, указывает Ф. Энгельс - развитие разделения труда, в частности - скотоводство.
Однако в чистых условиях родового общества не мог возникнуть, скажем, институт рабства. Для этого должны быть размыты его моральные устои. Возьмём, например, скотоводство. Ф. Энгельс пишет: "Семья увеличивалась не так быстро, как скот. А для надзора за скотом требовалось теперь больше людей: для этой цели можно было воспользоваться взятым в плен врагом".
Казалось бы, всё просто и естественно. Скота стало слишком много, больше, чем необходимо. Самим уже не справиться, эксплуатируются враги.
Просто, да непросто. Выход простой, но не единственный: почему бы не держать ровно столько скота, сколько необходимо? Ведь никаких проблем - и все сыты и счастливы!
Естественно, да неестественно. Естественно для нас, развращённых цивилизацией, и совершенно противоестественно, скажем, для индейца. Вспомним, он относится к врагу, как к равному.
Зададимся таким вопросом: как высоконравственный человек родового строя пришёл к мысли, что люди не равны - ведь он не мог бы эксплуатировать своего врага, не считая его чем-то отличным от себя, ниже себя? Так случилось, что человек выделил себя из общества, осознавая себя как самостоятельную единицу и заимел собственные интересы, личных врагов, частную собственность?
В то время, когда человек в борьбе с природой осознавал себя частью единого целого - он был высоконравственен. Вся его жизнь была подчинена необходимости, и в этой необходимости он имел полную свободу.
Как только цель - обеспечение выживания - была достигнута, механизм перестал работать. Став стабильно сытым, человек освободился от необходимости обеспечивать выживание целого; это стало теперь лишь его обязанностью. В то же время он не освободился от необходимости обеспечения выживания самого себя, и это своё выживание уже не было для него следствием выживания целого. Таким образом, он выделил себя из целого и, следовательно, получил некую свободу от него. Будучи неискушённым, он пал жертвой собственной свободы: он не смог ею должным образом распорядиться.
Понятия, ранее вытекавшие из необходимости (разделение труда, обмен, излишки "на чёрный день") и, в сущности, не имевшие отношения к нравственности, с возникновением личных интересов становятся развращающей силой. Проследим, как это происходило.
Когда продуктов не хватало, их делили поровну. Когда же некоторые семьи (более сильные) стали иметь их избытки, эти избытки могли так и оставаться в семье: делиться необходимым было естественно, сверх же необходимого нуждающиеся, скорее всего, не брали. Таким образом, производство превысило запросы, и в некоторых семьях стали скапливаться излишки (во всяком случае, они уступались нуждающимся), но поколение за поколением утверждалось понятие "моё": дети, вырастающие в этих сильных семьях привыкали к излишкам, как к данному. Относительно лёгкий (по сравнению с предыдущей борьбой) образ жизни приводил к тому, что новые поколения стали привыкать к меньшим усилиям. Праздностью это назвать ещё нельзя, скорее это послабления. Человек, живущий на пределе сил, не считает свою жизнь трудной или сверхъестественной, он считает её нормальным своим состоянием. Для человека же, привыкшего жить вполсилы, необходимость увеличить нагрузку осознаётся как посягательство на его права. В такой ситуации он уже может переложить труд на чужие плечи. Соплеменники ещё не дадут проделать это с ним, но есть враги, которые уже - личные враги.
Откуда же взялось это понятие - "личный враг"? Враг рода был - род. Человек был врагом, если принадлежал роду-врагу, посягательство на собственность рода имел род, а не конкретный человек. Выделившись же, осознав свою обособленность и заимев свою, личную, собственность, человек заполучает и личных врагов. Поскольку человек выделяет свою собственность, враги, покушающиеся на неё, становятся его личными врагами; ненависть переносится с рода на конкретных людей.
Что же делать с врагом? Если род мог просто растворить в себе человека-врага, приняв его в свои члены, по мере обособления семей и отдельных личностей это делается невозможным: к нему уже относятся по-другому. И вот, постепенно, принятый в род враг становится уже не столь равноправным, работой он нагружается чуть больше, права голоса у него становится чуть меньше. Поколение за поколением закрепляется сознание, что враг должен работать больше, потому что он хуже. А почему он хуже - а разве может быть хорошим человек, покушавшийся на мою собственность?! Каждое поколение получает в наследство это сознание и продвигает его дальше, пока вообще не обнаруживается, что можно не работать совсем, а всю работу взвалить на врага, что есть люди высшего сорта и есть - низшего. И это только начало разрушительного процесса, в конце которого - фашизм.
И, наконец, разделение труда. Всё началось с явлений вроде бы полезных. Люди совершенствуют свои орудия, передают познания потомка, появляются орудия более мощный, количество и качество продуктов производства непрерывно растёт, нужды рода насыщены, опять-таки образуется излишек. И тут, говорит Ф. Энгельс, начинается процесс обмена. Но - какого обмена?
Обмен между членами рода ещё невозможен; пока род является единым организмом, там не меняют, там делятся, не заботясь об отдаче. Другой род - другой организм, там тоже есть избыток продукции, но другой. По-видимому, всё началось с обмена между родами, но, по мере того, как утверждалось и морально обосновывалось понятие частной собственности, тем больше развивался частный обмен. Понятно, что в силу различных условий разные семьи имели разное количество излишков, и, следовательно, разные возможности для обмена. Это приводило ко всё более увеличивающейся дифференциации богатств. Печальный же нравственный итог этого процесса - в том, что люди начали оценивать друг друга и, соответственно, относиться друг к другу не только по личным качествам, но и (а потом зачастую исключительно) по его внешним характеристикам: богатствам, положению, и т.д. Фактически форма человека отделилась от его содержания и обрела самостоятельную жизнь. Человек раздвоился. Если до этого момента он жил по законам природы, был целостен и естественен, то теперь он начал сознавать наличие как минимум двух начал в себе. Человек - внутри - знает, что все люди равны, а логика жизни заставляет его угнетать или быть угнетаемым. Это мучает человека. Появляется понятие совести (Бог Христа - ничто иное, как совесть, выступающая как закон природы). Есть два выхода - либо признать, что люди всё же равны, и отвергнуть внешнюю форму жизни, либо же укрепиться в мысли, что люди неравны изначально и тем дать освобождение от совести. Второй путь настолько же легче, насколько первый - истиннее, и многие пошли вторым путём.
В это время вырвавшиеся из-под контроля человека законы обмена приводят к образованию новых общественных форм жизни. Семьи, осознавшие свою самостоятельность, подрывают тем самым родовой строй. Родственные отношения уступают место товарным, могущественные семьи, осознавшие важность власти в распределении богатств, понемногу эту власть узурпируют.
Как пишет Ф. Энгельс: "недоставало ещё только одного: учреждение, которое не только ограждало бы вновь приобретённые богатства отдельных лиц от коммунистических традиций родового строя, которое не только сделало бы прежде столь мало ценившуюся частную собственность священной и это освящение объявило бы высшей целью всякого человеческого общества, но и приложило бы печать всеобщего признания к развивающимся одна за другой формам приобретения собственности, а значит, и к непрерывно ускоряющемуся накоплению богатств; недоставало учреждения, которое увековечило бы не только начинающееся разделение общества на классы, но и право имущего класса на эксплуатацию неимущего и господство первого над последним.
И такое учреждение появилось. Было изобретено государство."
Ф. Энгельс отмечает две особенности государства - деление по территориальному признаку и публичная власть.
Материальные посылки возникновения государства понятны. Во-первых, всё развивающееся обособление от рода отдельных семей, во-вторых развитие обмена (которое вело к большей мобильности людей), в-третьих появившаяся частная собственность на землю (которая привела к тому, что племена не владели цельной территорией, а территория эта всё больше дробилась), и, наконец, развившееся рабство, требующее регулярного насилия. Таким образом, на довольно большой территории перемещалось множество племён; вследствие такой перемешанности средства управления, принятые в родовом обществе, оказались неэффективными, да к тому же они преследовали совсем другую цель: цель рода была - выжить всем вместе, цель семьи стала - нажиться самой.
Понятно, что в такой ситуации наиболее богатые и сильные семьи, осознав важность власти как средство распределения и удержания материальных благ стремились её удержать. Должности вождей стали постепенно закрепляться за выходцами из богатых семей. Очевидно, это связывается с процессом признания богатства как меры человека: с одной стороны сами богатые семьи укреплялись в мысли, что лишь они достойны властвовать (и эта мысль укреплялась: тем более, по мере укрепления традиции). С другой стороны, более слабые семьи, сознавая свою растущую зависимость от богатых семей и не умели ничего этой зависимости противопоставить, признавали за ними это право.
Круг замкнулся: наиболее влиятельные семьи, удерживая власть, ещё более увеличивают свои богатства, что опять-таки ведёт к усилению их власти; слабые же семьи, раз попав в затруднительное положение (а помощь им уже не оказывается безвозмездно) - попадают в зависимость от сильных и, теряя из-за этой зависимости власть, а значит, и богатства, стремительно разоряются.
"Такова была светлая заря цивилизации", горько иронизирует Ф. Энгельс. И далее: "Как только производители перестали сами непосредственно потреблять свой продукт, а начали отчуждать его путём обмена, они утратили свою власть над ним. Они уже больше не знали, что с ним станет. Возникла возможность использовать продукт против производителя, для его эксплуатации и угнетения". И, поскольку, люди созрели морально для того, чтобы эту возможность использовать, они её использовали.
Грехопадение свершилось. Невинные излишки породили понятие собственности, собственность взрастила личную ненависть, жадность, ненасытный рост потребностей. Лавина двинулась, сметая всё на своём пути: люди сошли с ума, разоряя и разоряясь, угнетая и унижаясь, развращая и развращаясь.
Начавшийся процесс интеграции привёл к тому, что вожди племён образовали совет. В связи с тем, что территория, подчиняющаяся совету, была достаточно большой, народное собрание не всегда могло решать вопросы управления. Таким образом, власть уже отделялась от народа и вожди могли использовать её в своих интересах, а поскольку их интересы были - богатство, то они использовали её именно для наживы. Чтобы закрепить и узаконить это своё положение, они внесли в первые законы право на власть только для лиц, имеющих определённый доход. Общественное мнение уже пришло к тому, что так и должно быть, несогласные же были слишком слабы, чтобы что-либо изменить.
Поскольку написаны были законы, или правила, которым должны были следовать граждане зарождающегося государства, должны были появиться и люди, наблюдавшие за соблюдением этих законов, люди, пресекавшие нарушения этих законов, люди, совершенствующие эти законы, наконец, люди, знающие эти законы достаточно, чтобы консультировать незнающих. Появился государственный аппарат. Всем этим людям некогда уже было заниматься производительным трудом; чтобы их прокормить, понадобилось собирать налоги; а значит, нужны были люди, определяющие размер этих налогов, люди, собирающие их - и их нужно было кормить. Не все люди, работавшие в государственном аппарате, были собственниками. Но большинство из них было заражено жаждой собственности, жаждой наживы. И им недостаточно было того, что они жили за чужой счёт. Они нашли способ добывать сверхприбыль из самой власти. Различного рода поборы, взятки, вымогательства ввергали массы во всё более глубокую нищету.
Как отмечает Ф. Энгельс: "Римское государство превратилось в гигантскую сложную машину исключительно для высасывания соков из подданных".
Мы видели, как с появлением собственности происходит раздвоение человека, как от содержания его отделяется форма, как форма эта приобретает самостоятельную жизнь и подчиняет себе человека. В государственном аппарате это раздвоение достигло высшей точки: если человек, занятый в производстве, осознаёт свою необходимость и необходимость в других, то чиновник живёт в мире, порождённым человеческим сознанием, в мире, управляемом законами, людьми же и придумываемыми, т.е. это человек, в котором осталась одна форма; не зря чиновники всех времён на редкость бездушны. Как пишет Л. Н. Толстой, "в жизни этих людей форма господствует над содержанием. Пользуясь благами, добытыми чужим трудом, они не испытывают острой во взаимной поддержке и помощи, а потому руководятся в отношениях друг к другу не внутренними побуждениями, но внешними правилами. Это приводит их к фальши и лжи."
В сущности, об этом же и говорит и Ф. Энгельс: "Обладая публичной властью, и правом взыскания налогов, чиновники, становятся, как органы общества, над обществом. [...] Носители отчуждающейся от общества власти, они должны добывать уважение к себе путём исключительно законов, в силу которых они приобретают особую святость и неприкосновенность".
Появление христианства в этих условиях раздвоения человека было закономерным. И до этого не раз философы выступали против собственности и её следствий (вспомним, например, Эклезиаста или Сократа), но в христианстве впервые выразились идеи абсолютного отрицания собственности, и прямо было указано, что все пороки вытекают именно из собственности. Более того, равенство, бывшее при родовом строе, было теперь сформулировано на более высоком уровне: равными объявлялись все люди, независимо от их национальности, личных качеств, поведения и т.д. Утверждалось, что быть нравственным можно, только признав это равенство, т.е. почувствовав себя частью единого целого, всего человечества.
Как же человек мог вернуться к прежней цельности, как мог он обрести уже не родовое, и не личное, а общечеловеческое сознание? Только путём самосовершенствования. Причём христианство провозглашает, что недостаточно проявлять себя определённым образом, нужно и быть таким: в частности, мало отказаться от собственности или не иметь её; нужно избавиться от её влияния, от желания её иметь. Отсюда вытекает основное понятие христианства: непротивление злу насилием: путём насилия мы можем заставить человека вести себя определённым образом, но это - не достижение, он не будет такой, каким он должен быть.
Философия Христа, изложенная в принятой в то время религиозной форме, нашла многочисленных последователей. Однако, во-первых, обрастая домыслами, толкованиями, и т.д., она скоро превратилась в мистическое учение, во-вторых же, государство догадалось выхолостить эту философию, оставив выгодное ему и "забыв" остальное, наиболее важное /вспомним, что в католических странах знакомство с текстом Евангелия разрешалось только служителям церкви/. Возникновение христианской церкви, абсолютно противоречащее христианскому учению, завершило процесс извращения этого учения. Философия, декларировавшая абсолютное равенство, была обращена на службу вопиющему неравенству, религия, бунтующая против стяжательства, освятила новые формы собственности, учение, имеющее своим девизом "возлюби ближнего своего", послужило поводом для кровавых войн и избиений. Таков был один из величайших актов человеческого цинизма.
Именно это, извращённое, христианство имел ввиду Ф. Энгельс, говоря: "Христианство никак не препятствовало работорговле у христиан". И христианство было уже - не христианство, и христиане - не христиане.
Римское государство пожрало само себя. "Всеобщее обнищание, упадок торговли, запустение городов, возврат земледелия к более низкому уровню - таков был конечный результат римского мирового владычества", - пишет Ф. Энгельс.
Поскольку замерло производство, перестало быть выгодным и рабство. Прокормиться можно было только на земле - и огромные массы разорившихся граждан Римской империи стали мелкими крестьянами. Захватившие Римскую империю германцы, находившиеся на высшей ступени варварства, по выражению Ф. Энгельса, "вновь оживили Европу".
"Омолодили Европу не их специфические национальные особенности, а просто их варварство, их родовой строй. Их личные способности и храбрость, их свободолюбие и демократический инстинкт, побуждавший видеть в общественных делах своё общее дело, - словом, все те качества, которые были утрачены римлянами, [...] чем было это всё, как не характерными чертами человека, стоящего на высшей ступени варварства, как не плодами его родового строя?".
Т.е., фактически, благодаря высокому нравственному уровню германцев, порождённому их родовым строем, формы рабства на развалинах Римской империи значительно смягчились. В феодальном государстве образовался "осколок настоящего родового строя в виде общины-марки". Однако, вдохнув жизнь в гаснущую цивилизацию, родовой строй германцев заразился и пороками этой цивилизации: класс феодалов, живущий исключительно за счёт поборов - вот новый носитель безнравственности. Их праздная, роскошная жизнь порождает их всё возрастающие потребности, а значит, и стимулирует развитие ремёсел. Начинается новый этап развития разделения труда. Если в родовом обществе это разделение труда и это повышение уровня производства было необходимым, так как способствовало выживанию, то теперь оно удовлетворяло возрастающие потребности праздных людей. Необходимости в этом нет, т.к. при существующей технологии производства все люди могут быть сыты и одеты: вопрос лишь в неравномерном распределении этих благ: но это уже не производственный вопрос.
Однако, удовлетворяя свои ненасытные потребности, феодализм готовит себе гробовщика: ремесленники, повышая производительность труда, растут числом и богатеют; их потребности растут тоже; они полны ненависти к тем, кто богат и могущественен, всего лишь, по выражению Бомарше, "дав себе труд родиться". И вот уже люди ненавидят других лишь за то, что те имеют вещи и положение, которых не имеют они. Люди не отдают себе отсчёта в том, что эти вещи и это положение не так уж им нужны на самом деле - но они требуют справедливости.
Своеобразие ситуации заключается в том, что производство, уже достаточно развитое, чтобы малой своей частью удовлетворить всех, необходимым, тем не менее работает в полную силу, выдавая продукты, считающиеся необходимыми, и при этом лишает многих необходимого. Буржуа хочет иметь всё то, что имеют дворяне; он считает, что имеет на это не меньше прав;
чтобы иметь всё то, что имеют дворяне, он должен быть как минимум достаточно богат; чтобы быть достаточно богатым, он должен больше производить и продавать. Однако рынок ег не ограничивается ему подобными: чтобы продать вещь, ему необходимо убедить потенциального покупателя, что она ему необходима. Таким образом, в гонку за новым тиражом включается всё большее количество людей.
Девиз Буржуа - потребление, потребление, потребление. Обладание является лишь средством к потреблению. Таким образом, стремительный рост производства в буржуазном обществе - это следствие стремительного роста материальных потребностей. Это - порочный круг. Материальное состояние - призрак, которого не догнать.
На этом пути снова выхолащивается сущность человека - от него остаётся лишь возможность производить - или потреблять.
Таким образом, мы вновь видим, как излишки, существующие сверх необходимого, становятся развращающей силой, как именно обладание этими излишками становится целью жизни. Как пишет Морган: "С наступлением цивилизации рост богатств стал столь огромным, его формы такими разнообразными, его применение таким обширным, а управление им в интересах собственников таким умелым, что это богатство сделалось неодолимой силой, противостоящей народу. Человеческий ум стоит в замешательстве пред своим собственным творением".
Проблема (и не столько) в принципе распределения богатств. Проблема в избавлении от стремления к ним.
© Алексей Бабий 1982