Нам повезло с транспортом с самого начала. Мы вытащили рюкзаки (449кг на восьмерых) и стали ловить грузовик, поскольку никакие такси нам бы не помогли. Грузовики, однако, не клевали, а время поджимало. Гриша Матвиенко вышел на дорогу и непринужденно "тормознул" троллейбус. Они с водителем поулыбались друг другу, троллейбус подрулил прямо к рюкзакам, мы загрузились и поехали. Единственное, что нас теперь беспокоило - это шмон в аэропорту.
(Примечание. Долго работая с весьма специфичным материалом, члены общества "Мемориал" невольно восприняли некоторые лагерные выражения и лагерные шутки. Скажем, если кто-то из мемориальцев потерял дома какую-нибудь бумагу, его утешают так: "Ничего, ГБ придет и все найдет". Непроверенный слух в "Мемориале" иначе как "парашей" не называют, а провинившемуся мемориальцу непременно скажут "Пайки лишу!". Кому-то наши шутки кажутся мрачными, но надо ведь как-то и расслабляться. Чтобы сохранить "мемориальский" колорит и в то же время не озадачивать читателя, я буду давать справки по книге Жака Росси "Справочник по ГУЛагу", Oversas Рublication Interchange Ltd,London,1987. ШМОНАТЬ - обыскивать; см. шмон; ср. зашмонать; шерстить; шмональное помещение; шмональщик.(Росси))
Итак, единственное, что нас беспокоило - это шмон в аэропорту. Запретного мы ничего не везли и эмигрировать на Северный полюс не собирались, но наш багаж ни в какие рамки не лез. Однако и тут все обошлось, и через аппарат прошли все рюкзаки, и даже гришиматвиенковский, описать размеры и вместимость которого у меня рука не поднимается: тут нужен матерый опупейщик типа Анатолия Иванова.
Конечно, мы забили
своим барахлом бедный ЯК-40 до отказа, причем
больше справа. ЯК, который обычно взмывает вверх
практически с места, долго с воем катился по
полосе, наконец, оторвался от земли и, припадая на
правый борт, стал набирать высоту. Экспедиция
"НОРДВИК-90" началась.
Каким путем попадал спецконтингент на Нордвикское предприятие, пока точно неизвестно.
(СПЕЦКОНТИНГЕНТ - любая категория лиц, вольных, полувольных, заключенных, подверженных дополнительным режимным ограничениям. Напр.: на воле: вольноссыльные, высланные, сосланные, спецпереселенцы, трудармейцы, военнопленные, заключенные. (Росси))
Нордвикское предприятие существовало с 1936 года. В бухтах Нордвик и Кожевникова были найдены запасы угля, соли, искали и нефть. Кому-то надо было работать здесь, на 74 параллели, но средств, конечно, не хватало. Решение было циничным и простым: что самое дешевое в стране Советов? Люди... И вот поплыли по Енисею баржи с "товаром". (Именно так и назывались люди на ГУЛаговском жаргоне. А еще - "бревна"; так и писали в накладных: "570 бревен"). В "бревнах" в 1936 году недостатка не было: еще не добили всех крестьян, еще в самом разгаре была борьба с троцкистами, а подоспели еще и бухаринцы. Экономика, поставленная с ног на голову, могла держаться только на принудительном труде да отчасти еще на неумном энтузиазме.
Итак, скорее всего, "товар" везли на баржах
до Диксона, а затем, уже морскими пароходами,
огибали Таймыр и попадали в Хатангский залив.
Хотя, не исключено, что возили и Северным морским
путем из Архангельска, Мурманска, тем более что и
Нордвикское предприятие принадлежало
Севморпути.
Увы, пока это предположения. Ни одного человека из северных лагерей (кроме Норильлага) мы пока не нашли. Есть люди из Карлага, есть с Колымы, а вот из этих лагерей - никого. Не то вывозить было накладно, и пустили их в расход (дело в нашей стране обыкновенное), то ли умерли от непосильного труда - неизвестно. Правда, в Нордвике были, в основном, не заключенные, а сосланные. Может быть, кто-нибудь откликнется?
Самые яркие
впечатления от Хатанги. Первое: сад возле
аэропорта. Среди грязи, времянок, труб и прочих
примет неустроенности этот садик, в котором
взлееяны карликовые березки, в котором растет
высокая густая трава (вещь в Заполярье
невозможная) кажется садами Семирамиды. Хотя на
самом деле это сады Пушкаря, человека, без
которого история Хатангского авиапредприятия
была бы не историей. Второе: набережная (или,
точнее, берег около морского порта). Более
впечатляющей свалки мы до этого не видели. Что
там было: банки, бутылки, проволока, трубы, шины,
бочки, баркасы, бревна, пожарные шланги, просто
куски железа и бетона, ржавые лестницы, кузова от
машин, канаты, доски, фермы, арматура, тряпки,
жесть, ободы от колес, скобы, ящики,
электромоторы, полиэтилен, кукла, покрышки, днища
от бочек, кирпичи, останки тракторов, вездеходов,
самосвалов и прочих средств передвижения,
подъемные краны и многое еще такое, что мы
распознать не сумели. Впрочем, после Нордвика
Хатангская свалка выглядела бледно, но о
Нордвике - чуть позже.
Через несколько дней мы вылетели на
реконсцировку. Руководителя экспедиции,
В.Г.Сиротинина (которого, впрочем, для краткости,
"мемориальцы" называют "шеф" или
"ВеГе") посадили на какую-то жердочку между
пилотскими креслами, отчего он, с хохолком и с
горбатым носом, еще больше стал походить на
попугая. Наш фотограф Саша Купцов, был в полном
восторге - и от шефа, и от тундры. Тундра,
действительно, была великолепна: пятнистая, как
масхалат, бугристая, как панцирь черепахи,
раскрашенная самыми невозможными цветами.
Мерзлота подтаивает почему-то правильными
прямоугольниками, и сверху тундра кажется
большим полем, ровно нарезанным на делянки. При
взгляде на эти делянки любой инопланетянин
скажет, что на земле есть разумная жизнь. И,
конечно, ошибется. Кругом ничего. Ну вообще
ничего. Местность голая, как коленка. Бог успел
создать здесь землю и воду, а остальное не успел:
закрутился.
Кинооператор из
Москвы, Саша Выхристюк, полярный волк, к красотам
природы уже привык, поэтому дремлет в ожидании
лагерной натуры. Мы с Борисом Пестряковым,
директором фирмы "СОЛО-ПОЛЮС", любуемся
тундрой и не спеша беседуем. Любовь Пестрякова (а
теперь не только любовь, но и бизнес) - это Север.
Кроме экспедиций, типа нашей, и спортивных
переходов, как у Федора Конюхова, он намерен
организовать обычные туристические маршруты. В
какой-то степени мы - пробный шар, поскольку, у
большинства из нас за плечами - максимум Столбы
плюс сплав по речке Мане. На Севере мы впервые.
-Ну, как? - спрашивает Пестряков. Я говорю: "Отпад!". Но, сочтя это недостаточным, уточняю: "Полный отпад!". Жить здесь - это, конечно на любителя, но я бы прилетел сюда летом хотя бы еще раз с детьми, и не пожалел бы денег, чтоб они увидели то, что видел я.
А представляете, говорю я, летит этак АН-2 над тундрой, сидят в нем туристы, и выходит из хвостового отсека стюардесса, вся из себя этакая, и предлагает спирт, разведенный по заполярному, т.е.72% спирта и 28% - воды. Это, смеется Пестряков, идея неплохая.
Да к тому же, говорю
я, еще подумав (все-таки и я тоже понимаю в
бизнесе!) тут можно и иностранцев возить! О чем и
речь, говорит Пестряков. Заброска на вертолете,
неделька жизни в натуральной тундре, с рыбалкой,
с охотой...
Честно говоря, до экспедиции я относился к идеям Пестрякова скептически. Теперь готов пропагандировать их на всех перекрестках. И, если семейный маршрут по Заполярью станет реальностью - я первый в очереди.
...Шеф со своего насеста что-то показывает в
иллюминаторе. Первая точка: мыс Илья и поселок
Кожевниково. Прямо в бухте, погруженные в ил,
лежат паровозы. Валяются разбитые баркасы.
Купцов в экстазе прыгает от окна к окну. Скелеты
домов белеют среди болот. "Как кости
человеческие!" - говорит Саша. Мы несколько раз
проходим над мысом, а вскоре уже утюжим
пространство над Южным Тигяном. Лежит,
распростершись, нефтяная вышка. Дома сохранились
куда лучше, чем в Кожевниково. Тут, наверное,
будет интереснее. И, наконец, последняя точка: мыс
Нордвик. Купцов стонет от наслаждения:
затонувшие корабли, обвалившиеся дома,
узкоколейка: сколько натуры! Мы с шефом
прикидываем расклад: нужно три группы по три
человека. С точки зрения фотографов
привлекательнее всего Нордвик. Для
"мемориальцев" интереснее всего Тигян: он
меньше всех разрушен. Мы прикидываем так и сяк, но
на самом деле в Нордвике не оказывается ни одного
фотографа, а в Тигяне - ни одного
"мемориальца".
Один из основных законов Заполярья: вертолет никогда не приходит тогда, когда его ждешь. Одно из следствий этого закона: я, Ира Доброродная и фотограф Саша Нешумаев (экспедиционная кличка Сашхен-Ташкент) стоим среди болота у груды рюкзаков, испытывая нечто если не джеклондонское, то хотя бы викторконецкое. Хорошо, хоть рюкзаки вчера сложили, а то, когда пошел попутный борт в бухту Кожевникова, половина экспедиции гуляла по Хатанге, а остальные либо спали, либо пожирали консервированные персики, которых в местных магазинах - завались. Конечно, все планы по формированию групп пошли прахом. Сашхена забросили в "вертушку" сонного и придавили сверху кулем с продуктами. Он спросонья кричал, что он назначен в Нордвик, но было поздно.
Устроились мы - лучше не надо. Один дом сохранился
вместе с печью, нарами и даже стеклами. Печь
топилась в основном внутрь избы, но это все же
лучше палаточной жизни. Ира обнаружила возле
поселка поляны, усеянные грибами, и на первый
ужин у нас - грибы с картошкой. Вообще, грибы, рыба
и дичь были очень кстати: с продуктами у нас было
слабовато. Советская власть отнеслась к нашей
экспедиции так, как и положено советской власти.
Крайисполком отписал горисполкому: изыскать
возможности в обеспечении продуктами,
горисполком сначала долго делал вид, что
изыскивает, потом недели две просил позвонить
завтра-послезавтра, а за три дня до отлета сделал
вид, что не нашел. Мы не стали обижаться:
высококачественные продукты совершенно
необходимы для какого-нибудь сексодрома на
плэнере, а заполярная экспедиция как-нибудь
перебьется. Экспедицию собирали всем миром:
кто-то добыл десяток банок тушенки, кто-то -
сгущенки, а Лидия Фоминична Чемерисюк, бывшая
репрессированная, принесла пару банок кофе. А в
основном накупили быстрорастворимых супов да
насушили сухарей, набрали картошки. В порядке
мемориальского юмора было даже высказано
предложение питаться по зековским нормам тех
времен: уж погружаться, так погружаться!
(Кстати: СУТОЧНЫЙ РАЦИОН СОВЕТСКИХ ЗАКЛЮЧЕННЫХ:
хлеб 450 гр., сахар - 7 гр., каша - 80 гр., рыба - 132 гр.,
мясо - 21 гр., овощи - 500 гр., масло растительное - 9гр.,
мука - 6гр. (Росси). Добавим, что никакого мяса и
сахара зэки не видели, каша была исключительно
перловой, а под овощами понималась либо капуста,
полусгнившая и порубленная вместе с кочерыжкой,
либо мороженая картошка. Добавим, что половина
продуктов разворовывалась "придурками" и
"блатными". Так что "погрузиться"
желающих не нашлось.)
Из экспедиционного
журнала: "Об"ект номер 15. Жилой дом (балок).
Размеры комнаты 3.5 м. на 3 м., потолок 2.10 м.,
частично обрушен. Окно одно, напротив входа,
размер 40 на 70 см. Печь кирпичная, полностью
разрушена. Стены засыпные: на вертикальные
стояки набиты доски от ящиков, между досками -
шлак. Толщина стены - 25 сантиметров. Изнутри стены
обиты картоном от ящиков. Потолок оклеен
газетами "За индустриализацию Арктики".
Сохранившаяся мебель: кровать двуспальная,
шкафчик навесной в углу. Сохранившиеся вещи:
сапог женский, фабрики "Красный
треугольник", размер 36, ботиночек детский, на 3-4
летнего мальчика, эмалированный горшок, утюг.
Предположительный состав семьи: три человека."
Это - язык протокола. Эмоциональное восприятие: двуспальная кровать стоит жутко, дыбом, скрученная неведомыми силами. Детский ботиночек лежит в озерце рядом с домом, и все это напоминает известный кадр из "Сталкера": равнодушная вода, песчаное дно, на дне - этот самый ботиночек, полузанесенный утюг, разная бытовая мелочь. Вообще, снимай Тарковский "Сталкера" здесь, на декорации тратиться не пришлось бы. Самая натуральная Зона.
О мебели. Никакой другой мебели не может быть в
принципе: какая мебель в девятиметровой
комнатке, половину которой занимает печь? О
площади. Чем больше комната, тем труднее ее
нагреть. Может быть, поэтому в среднем площадь
балков - 10-12 кв. метров. О картоне. Это не худший
вариант: встречались дома и с голыми стенами. Но и
не лучший: два-три дома оштукатурено, в одном даже
обои, а в основном стены обиты фанерой.
Еще об эмоциональном восприятии. Заметим, что
здесь жили СЕМЬИ. Что здесь рождались и умирали
дети (в основном, похоже, умирали: кладбища
пестрят такими примерно надписями: "Здесь
покоится тело Людмилы Ивановны Зайцевой.
Родилась 20.4.1947, умерла 29.3.50". Был здесь роддом и
был детсад. Газета "За индустриализацию
Арктики" (сокращенно ЗИА) описывает детсад так:
"Детский сад Центральной базы посещает 22 человека детей полярников. Помещение детсада - небольшой уголок, площадь которого 20 кв.м., т.е. на каждого ребенка не приходится и квадратного метра. Здесь дети проводят почти весь день. Одна небольшая комната детсада является уголком для игр и столовой, и спальней в часы отдыха, здесь же вешалка-раздевалка и уголок, где выдают пищу. Часть комнаты занимают кровати-раскладушки. Кроме того, в этой же комнате почти не изолированное подсобное помещение, детский туалет. Может ли в таком помещении находиться детское учреждение? Конечно, нет. В таких условиях нельзя правильно организовать воспитательную работу, разделить детей на подгруппы."
(Уж какая там воспитательная работа: я прикинул, и получилось, что в этом детсаде ребятишки могут разве что стоять, как в автобусе в часы пик, да разучивать стоя: "Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство".)
Ну, а в целом "ЗИА" полна оптимизма:
"На положительных примерах работы отдельных бригад "Боевой листок" мобилизует всех полярников на борьбу за отличное проведение третьей военной навигации."
"Подъем, который рожден Всесоюзным соревнованием текстильщиков, дал возможность коллективу достичь новых успехов".
"Выше бдительность. Передовые люди предприятия - стахановцы и ударники - с исключительым энтузиазмом и бережливостью сгружают и отправляют к месту складирования принадлежащие нам грузы."
А вот еще замечательный образчик соцреализма (помните, что речь идет о людях, сосланных НАСИЛЬНО, работающих ПОДНЕВОЛЬНО):
"Все равно знамя отберем" - волнуясь, говорил бригадир Федотов. <...> Нет слов, чтобы выразить тот энтузиазм, с которым взялась за работу бригада Федотова. Люди, казалось превратились в механизмы. <...> Выйдя на берег, федотовцы с гордостью рассказывали своим товарищам о том, как работали, и добавляли: "Вот теперь переходящее Красное знамя наверняка будет нашим!"
Вот после такого героического труда бригадир
Федотов приходил в жилище типа "объекта номер
15". Может быть, он и в самом деле был полон
энтузиазма. Кто знает...
На Южный Тигян попали Саши: Купцов и Выхристюк, а также Гриша Матвиенко (экспедиционная кличка Гри Убивец). Там они сразу увидели то, что с воздуха увидеть было трудно: остатков лагерей не было. Обычный рабочий поселок. Впрочем, в поселке обнаружилась работающая группа из Норильского "Мемориала". Увы, и в нашем деле бывают нестыковки.
Самая мощная группа высадилась в Нордвике: сам шеф, две Марины: Парамей и Глебова, и журналист Олег Тихомиров, скрывавшийся от общественности под псевдонимом "Иван Таньга".
Нордвикскую группу ждало жесточайшее разочарование. Лагеря давно были стерты с лица земли. В середине сороковых годов американцы организовали здесь концессию, и к их приходу все было вычищено под нуль. (МЕМОРИАЛ сталкивается с этим не впервые. Восьмой лагпункт Краслага мы искали два дня, хотя у нас была подробнейшая карта. Обнаружили случайно: вокруг тайга как тайга, а тут сосны стоят рядами. Лагерь сначала сожгли, потом заровняли бульдозером, потом засадили деревьями.)
Группа прочесала все дома, порт, сделала выход в
близлежащие поселки (Солерудник, Старый Нордвик).
Никаких следов лагерной жизни. Только однажды
было обнаружено зарешеченное помещение, но,
скорее всего, это все же был склад.
С утра (точнее - с так называемого утра: солнце не заходит вообще) штормит. Ветер такой, что вода, вылитая из котелка, несется над землей метров пять. Дождь идет не то что горизонтально, а, кажется, вообще снизу. Во всяком случае, пока я ходил за дровами, вымок со всех сторон сразу.
Сашу с Ирой тем не
менее унесло за грибами. Унесло едва ли не в
буквальном смысле слова. Я по-стариковски сижу
дома, пишу эти записки, топлю печь и поглядываю в
окно. Над седой равниной моря Лаптевых кто-то там
гордо реет. "Не дай Бог!" - думаю я и
подкидываю еще пару полешков.
Утром нас обнаружили военные, приехавшие охотиться и ловить рыбу с точки, название и расположение которой я на всякий случай умалчиваю.
Солдат Костя, фамилию которого я на всякий случай умалчиваю, одним выстрелом хлопнул пять уток, и мы сразу поняли, что северные границы нашей Родины в надежных руках. С рыбалки ребята принесли ведро ряпушки и пару муксунов. Мы ели все это великолепие и мирно беседовали. Зашел разговор и о погоде. Как, спросил я, часто у вас такая буря бывает? А чо, спросил один "дед", разве вчера была буря? Да вроде бы, замялся я. А, точно, вспомнил "дед", был вчера ветерок. А что, и больше бывают, спросил я с некоторым содроганием. Ну, сказал "дед", в полярку... в полярку тут...
И он замолк, подбирая нужные слова, и нашел их, и сказал, но повторить их на этих страницах я не берусь.
Поговорили и
о свалке. Как я уже говорил, Хатангская
набережная померкла, когда мы увидели на мысе
Илья стоящие, лежащие, валяющиеся, часто даже
нараспакованные: дизеля фирм Caterрiller, Gardner-Denver,
буровое оборудование EMCO, CARVOOD, REGAN, IDEAL, мотовозы
РLYMOUTH. Про отечественные паровозы (собрались,
видно, строить узкоколейку, да передумали),
паровые машины "Борец", и прочее железо,
назначение которого мы понять не смогли, про это
я уже не говорю. А американское, купленное за
валюту, да в те годы, когда страна лежала в
развалинах, да доставленное сюда героическими
моряками по Севморпути, да так и валяющееся сорок
лет...
Военные оставили сети, и Сашхен с энтузиазмом принялся за промысел. Через несколько дней мы уже стонали: "опять эта ряпушка! сколько можно! да глаза бы ее не видели! уж и жарили, и варили, и солили!", но рыбьи хвосты торчали из всех ведер, котелков, банок, и мы с Ирой обреченно чистили кишки, декламируя "я простой советский человек, я люблю простой советский хек!" (и точно, откопав как-то в куле банку с минтаем в масле, я набросился на нее с невиданным энтузиазмом).
... Следовательно, соображали мы, с едой тут было не так плохо. Рыбка, грибы, утки, куропатки, то да се, да в сороковых американцы подбрасывали по ленд-лизу. Но следовало учесть и то, что мы попали сюда в тот единственный месяц, когда в Арктике лето (остальные двенадцать - зима), что лето нынче выдалось необычное и по теплу, и по отсутствию комарья. Следовало учесть и то, что работали здесь не так, как мы: идет дождь - сидим дома, не идет- выходим в поселок (а значит, времени для заготовок у них было куда меньше). Следовало учесть и то, наконец, что почти все они оказались здесь не по своей воле и, естественно без сетей, ружей и т.д. А потом все та же газета ЗИА подтвердила наши выводы:
"Большие трудности предприятие
испытывает из-за отсутствия неводных сетей,
охотприпасов, рыболовецкого шпагата, веревок,
ниток и т.д. УРС Главсевморпути все эти материалы
обещал завезти еще в навигацию 1942 г. Но до сих пор
завоз этих материалов остается лишь обещанием.
Для восстановления старых сетей и неводов распускаются старые пожарные шланги, нитки от которых идут на ремонт сетей.
С отстрелом дичи также не благополучно, ввиду отсутствия боеприпасов. Что касается местных заготовок, то предприятие в этом году уже заготовило 2392 килограммов мяса и 1400 куропаток.
На основе широко развернутого социалистического соревнования коллектив предприятия принимает все меры к тому, чтобы..."
Не знаю, помогло ли широко развернувшееся
соцсоревнование при отсутствии сетей и патронов,
но 1400 куропаток на 5000 человек да на целую зиму...
Что касается меня, то я без особых усилий съел
как-то за раз две куропатки: по размерам это
что-то среднее между голубем и цыпленком. Уж о чем
тут рапортовать...
На мысе Илья угольные шахты разбросаны прямо по поселку. Их не меньше пятнадцати, и одна прямо рядом с нашим домом. Все шахты затоплены, и наши надежды - найти там документы или еще что-нибудь, оказыватся тщетными. Выясняется, что зря мы доставали и тащили сюда рэпшнур, каски, фонари и прочее.
Кроме нашего поселка, километрах в четырех есть еще один: Угольный. Туда мы идем с Ирой: Сашхен полностью перешел на ночной образ жизни. В общем-то особой разницы между днем и ночью нет (правда, ночью почему-то нет дождя и поэтому светлее), поэтому днем он спит, а ночью фотографирует и рыбачит. Мы тоже уже потеряли ориентировку во времени, и не вполне уверены, что идем на Угольный именно в 6 часов вечера. Может быть, на самом деле сейчас шесть часов утра.
До Угольного напрямую - всего километра четыре, но тундра увеличивает расстояние раза в полтора-два: нужно обходить болота. По дороге мы говорим о сущности нашей работы. "Мемориал" атакуется справа и слева. Справа говорят: что было, то прошло, и копаться в этом смысла нет. Слева говорят, что сейчас важнее: партии, Советы, политика, а с репрессиями все давно ясно. И те и другие видят "Мемориал" только в одной плоскости - политической, а "Мемориал" многогранен (хотя в нем участвуют и политики, скажем, тот же Ю.Афанасьев). Не хотелось бы обижать радикалов, но должен сказать, что подход у них типично большевистский.
Владимир Ильич о книгах Чехова говорил, что они ПОЛЕЗНЫ, а в Л.Толстом увидел всего лишь зеркало русской революции.
"Мемориал" - в основном НРАВСТВЕННОЕ движение. Ведь сущность коммунизма - в том, что он превращал людей в некие безымянные функциональные места, в винтики. Сущность нашей работы - в восстановлении человеческого отношения к этим людям. В возвращении каждому если не судьбы, то хотя бы имени.
Каждая экспедиция "Мемориала" - это
погружение на батискафе в весьма холодные
глубины. Я не просто замеряю "объект номер
15", я примеряю его на себя. Я вижу себя -
привезенным сюда. Я прикидываю, как бы я строил
балок из ящичных досок; я соображаю, долго ли
протянул бы здесь мой младший сын, с его-то
ринитами; да и сам я сколько бы протянул - в шахте.
Ведь то, что там были они, а не мы - чистая
случайость: родись я на пятьдесят лет раньше, и
попал бы сюда, или лежал бы с простреленным
затылком в овраге около Коркино. Они - это мы, а мы
- это они. Олег Тихомиров в экспедиционном гимне
выразил это очень точно:
"Мы ищем свое вчера,
а завтра отыщут нас".
Когда мы работали в Краслаге, и обнаружили там сохранившийся БУР (БУР - барак усиленного режима. ЗАБУРИТЬ - попасть в БУР (Росси)), я попросил ребят на часок запереть меня в карцере. Посидев там на нарах, я узнал о нашей стране больше, чем из всех читанных до того книг и статей. (Нары были узкие, железные, двухэтажные. А сам карцер был размером в два трехстворчатых шкафа. Или, еще нагляднее: возьмите железнодорожное купе, на уровне третьей полки сделайте потолок, вдоль купе, сантиметрах в десяти от полки, поставьте стену, вместо окна сделайте дыру ладони в две шириной, а дверь навесьте обитую железом, с зарешеченной дырой - "кормушкой".) Посидев на нарах, я понял, что прав был тот капитан МГБ, о котором мне рассказывал один бывший репрессированный. Этот "зек", (а тогда просто Дима), жил до войны в Молдавии и нашей жизни не успел попробовать. И капитан МГБ, познакомившись с ним в 1945 году, сразу сказал: "Несоветский ты человек! Надо тебя за Урал отправить. Там сразу поймешь, что к чему". И дал Диме десять лет Норильлага для адаптации к советскому образу жизни. "Спасибо ему!"- говорит бывший несоветский человек: "Если бы не Норильлаг, был бы я до сих пор дураком, как мой брат несидевший:он еще на что-то надеется!".
...В Угольном один дом оклеен газетами сверху донизу. Отодрать их не удается, приходится читать прямо на потолке. Мы узнаем, что проводился сбор теплых вещей в Красную армию, что размещение займа на Колыме продолжается, что сапожник Борисевич (на Угольном) в вечернее время выполняет левые заказы. (Сапожника требовали пригвоздить к позорному столбу. Как и сейчас, были желающие оставить людей разутыми, но не поступиться принципами.) Новости с фронта перемежались описанием фашистских злодейств ("Гитлеровцы вламывались в магазины, квартиры, кладовые, открывали шкафы и сундуки, забирали все наиболее ценные вещи. В первую же неделю немцы расстреляли свыше 50 мирных граждан. Несколько сот человек были арестованы гестаповцами и увезены. Ни один человек из арестованных не вернулся домой. До сих пор о их судьбе ничего не известно."
О судьбе тех, кто читал все это на Угольном, известно не больше...
В пяти метрах от нас прошелестела не стая даже, а целое стадо уток - сотни две. Ружья у меня, конечно, не было, и я наудачу метнул в самую гущу топор. Утки возмущенно расступились.
С Угольного мы ушли в 2 часа, и похоже, это все-таки два часа ночи: солнце совсем низко. Ира отрабатывает очередную грибную поляну, а я завалился на более менее сухую кочку и любуюсь природой. Хотя, казалось бы, чем любоваться: впереди тундра, сзади - тоже тундра, слева - вообще тундра, а справа - и того чище: тундра. Но - красиво! В тундре красивы даже болота. Они плоские, они, как окалиной, окаймлены фиолетовым мохом и мелкой, низкой, четкой осокой. Вода в них строга. Утки взлетают с них тяжело и полого, как ИЛ-76.
Следы вездеходов придают тундре родной российский колорит: это жидкая грязь, кривая разухабистая колея.
Прошел "слепой" дождь, и все кругом блестит и сверкает.
-Смотри!- сказала Ира. Я оглянулся. Над Угольным стояла обалденная радуга. Сам поселок, минуту назад бывший скопищем развалин, кирпичей, банок и балок, серебристо сиял, как волшебный замок. Может, это самонадеянно, но я подумал, что природа устроила этот фейерверк в нашу честь
Три группы, наконец,
соединились. Вертолет, прилетевший, как всегда,
неожиданно, забрал группу с мыса Илья (половина
вещей была не сложена, и их носили охапками:
палатку, котелки, связки сушеных грибов и прочее)
и группу с Тигяна (там только что сварили обед, и в
вертолет сели с горячим котелком) и перенес на
мыс Нордвик. Домов здесь сохранилось несколько, и
три мы заняли, назвав их "ХОТЕЛ" (над которым
усилиями Ивана Таньги был воздружен российский
флаг), "Гришкина берлога", "Баня". (Потом
неделю дебатировался вопрос о строительстве
метро с соответствующими остановками). Событий
прибавилось, и регулярная газета "Експедиция
НОРДВИК называитца" отзывалась на них с
завидной оперативностью.
(ПУЛЬС ЭПОХИ. Сенсация! Нападение бешеных куропаток на фазенду "Гришкина берлога". Гри Убивец и Андра Сатанюк отстреливались до последнего патрона. Вечная память героям!)
("КАК МАРИНКА, ПАРАВОЗ НАЗЫВАИТЦА, ЗАВТРАК
ВАРИЛА. Маринка, Паравоз называитца, завтрак с
утра варить собралась, да спать, однако, шибко
захотела, и легла. Иван Таньга, однако, кашу
разогревал, дрова таскал, какаву кипятил. Тунгусы
встали, какаву пили, спасибо Маринке сказали,
Паравоз называитца.")
Ночью мне приснился сон. Я тонул в черной грязи,
провалившись в нее по пояс. Опереться было не на
что: кругом была грязь тоже. Вообще мне снилось и
не такое: в одном из снов я сидел в жестяной банке
с надписью "жизнь консервированная, в
собственном соку", а той банкой пацаны будто бы
играли в футбол. Поэтому к сну про грязь я отнесся
как к метафоре и истолковал его в переносном
смысле. Однако сон оказался вещим: возвращаясь с
Нордвика-Угольного, мы влипли в самом буквальном
смысле. От "Хотела" нас отделял залив, и по
прямой было километров пять, а по берегу - все
десять. Нормальными героями мы не были и в обход
не пошли, а, как и подобает русским людям, с
лозунгом "авось!" кинулись напрямик, благо
был отлив и дно обнажилось. 
Структура почвы была такая: слой дерна
сантиметров в пять, под ним сантиметров двадцать
воды с грязью, а ниже - ил, а еще ниже - вечная
мерзлота. Сперва мы набрали воды в сапоги, потом
провалились выше колена, а потом - до паха, и
терять было нечего: ниже мерзлоты не провалишься.
Однако, вскоре дерн сменился чистой грязью, а
поперек дороги легла речка. Купец, к холодной
воде относившийся хладнокровно, речку переплыл,
Иван Таньга перебрался благодаря болотным
сапогам и вдохновению, а остальные вынуждены
были вернуться и пройти берегом. Вот тут-то,
нащупывая дорогу, я и провалился в грязь, и ровно
потуда, покуда приснилось, и грязь была точно
такой же, как во сне. Вот и не верь после этого
всяким астрологам.
(Внимание: прежде, чем читать описание Солерудника, освежите в памяти описание "объекта номер 15").
Солерудник был построен американцами в
соответствии с ихними американскими понятиями.
Собственно говоря, нам удалось, не простаивая
очередей за визами, побывать в Америке. Поселок
стоит в котловине и издалека смотрится как
кусочек Аляски. Необычной архитектуры дома,
необычные "английские" окна, для Севера,
пожалуй, даже слишком большие. Высота потолка -
метра три. Паровое отопление. Сами дома сложены
из толстенного (сантиметров тридцать) бруса,
комнаты оштукатурены. Комнаты просторные. На
людях здесь не экономили. Я даже подозреваю, что
жили в этих комнатах не высланные из штата
Оклахома, а вольнонаемные и притом хорошо
оплачиваемые специалисты. Производит
впечатление не только комфорт и качество. Дома
построены красиво, и красиво расположены. Одно
производственное строение, к тому же круглое,
изнутри смотрится как храм. И, что самое
удивительное, строители умудрились найти в
тундре сухое место (Кожевниково, кстати, стоит
вообще в болоте).
Контраст настолько разителен, что ... Впрочем,
даже и слов подыскать не могу.
Этот день мы провели
у военных. В части нам были очень и очень рады:
сорок дней не было почты, и новых людей не было
еще дольше. Мы скоро перезнакомились и
подружились, и попарились в баньке, поспорили с
замполитом о политике (не сойдясь ни по одному
вопросу, остались тем не менее добрыми друзьями:
редкое явление в наше озлобленное время!)
В комнате лейтенанта Володи Зворыкина на стене было написано глубокомысленное "Познав себя, не разочаруйся во всех", а на двери было крупно выведено: "ДВЕРЬ". Чтоб не перепутать, пояснил Володя. Я подумал, каково тут в полярку и чего тут не напишешь, чтобы не сойти с ума: тридцать человек в замкнутом пространстве, набранные не то что без тестов на совместимость, а вообще насильно.
Посмеялись еще раз, когда смотрели сериал о Шерлоке Холмсе и Холмс в ресторане заказал портвейн и "Таймс". Представьте, у нас, заходишь в бар: "Стакан водки и "Правду!""
Но, чем дольше мы
общались, тем тяжелее становилось на душе, а
потом и вовсе уходил я в темный уголок и кидал в
рот таблетки нитроглицерина. "Ребята, а что вы
здесь делаете?" спросили мы. И узнали, что
об"ект абсолютно гражданский, а почему его
обслуживают военные, можно было и не спрашивать.
Солдат получает семь рублей в месяц, и весь
соцкультбыт для него - койка в казарме, да
табуретка в столовой, да дешевый черно-белый
телевизор в красном уголке. А полярнику нужно
было бы платить семьсот как минимум, да построить
благоустроенный дом (это вам не 36-й год!), да
детсадики, да... Да что там говорить, разве может
себе позволить наше процветающее государство? У
него вон еще с полста музеев Ленина надо
отстроить, да мраморные дома политзатемнения, я
про дачи для нужных людей уж не говорю. Да даже
если и расщедрилось государство, и построило все
это - полярника сюда нужно заманить, а солдат два
раза в год набирают сколько надо. И хоть вы меня
убейте, я нашел только одно отличие солдата от
спецпереселенца: что солдат стоит на казенном
довольствии. Но это же отличает переселенца и от
заключенного. Все остальное - несвобода
передвижения, регулярные поверки,
принудительный труд - удивительно совпадает.
Стоит ли удивляться дедовщине в армии, если она
абсолютно точно воспроизводит лагерный быт и
лагерные порядки. В лагере есть паханы, придурки,
суки и мужики, а в армии: деды, фазаны и слоны. В
лагере, чтобы попасть в паханы, нужно заслужить, а
в армии - дослужить. (Грязный, сгорбившийся, худой,
и с фонарем под глазом "слон" сказал мне
мечтательно: "через пятьдесят два дня я - уже
фазан...").
Словом, система не изменилась. Экономя деньги, система тратит людей. Деньги потратил - и их нет, а люди - что они, их тратишь, а они сами себе плодятся. Уж и голодом их морили, и расстреливали, и в лагерях гноили, и безоружными под танки гнали, и водкой гробили - ан их опять триста миллионов взамен стапятидесяти. Просто неразменный пятак какой-то. Так что с ними можно не церемониться: посылать сколько нужно и куда нужно.
Мы сидели в части и смотрели программу "Время". Была суббота, и Николай Иванович Рыжков проникновенно рассказывал, как из-за объективных условий (которые его же правительство субъективно и создало; говорили им: дайте крестьянам землю, и не когда-нибудь, а этой зимой - не дали; говорили им: нельзя торгово-закупочные кооперативы разгонять - разогнали; говорили им - не рубите сук, на котором все сидим - рубили) а вот теперь из-за объективных условий некому собрать небывалый урожай, некому его вывезти и некому сохранить. Мы, сказал Николай Иванович, вынуждены были ОБЯЗАТЬ предприятия отправить людей на уборку, и особенно больщую помощь ожидаем от армии.
Система не меняется.
Частично опубликовано: Свой голос,
1990г.
© Алексей Бабий 1990