Александр Исаевич Солженицын в третьем томе "Архипелага" о восстании в Норильлаге сказал: о нем "сейчас была бы отдельная глава, если бы хоть какой-нибудь был у нас материал. Но никакого". Мы решили рассказать о восстании так, как его увидел рядовой участник событий: Андрей Гаврилович Байло.
К весне пятьдесят третьего гайки закрутили - дальше некуда. Письмо - раз в год, свидания вообще запретили. На окнах решетки, в десять вечера барак закрывают, а туалет - на улице, параш у нас не было. Ну, я уж не говорю о номерах: номера - самое обидное. Сначала номера пришивали, а потом отпороли, стали прямо на бушлате краской писать. А нашу бригаду как раз перевели в ночную смену, мы строили город, Норильск. Ночная смена хуже дневной, хоть и за Полярным кругом: придешь с работы, там то шмон, то что-нибудь еще, так и не спишь.
И никакой надежды: Пахан, Сталин то есть, подох - а ничего не меняется.
И вот в конце мая как-то вышли мы на работу, слышим - в пятом лагере пальба. Что такое? Потом узнали: ребята в футбол, что ли, играли, а часовой по ним начал стрелять. Ну, тут и пошло. Мы работу бросили, вывесили черные флаги из матрасовок, и другие тоже вывесили: забастовка! Вернулись домой, в барак. Объявили голодовку. Потом митинг был. Что требовали? Чтоб свидания разрешили, и посылки, и письма в неограниченном количестве. Чтоб решетки сняли с окон, чтоб номера отменили. Чтоб больных отправили на материк, как положено. Чтоб комиссия из Москвы приехала, посмотрела, как мы тут живем. Вот и все. О том, чтобы дела пересмотреть, или еще что - о том тогда еще и речи не было.
На митинг собрались - тут же и офицеры стоят, и жены их с детьми: любопытно им. А рядом дома, там вольные жили, так из одних окон кричат: "Фашисты, работать не хотите", а из других: "Держитесь, ребята!".
Комиссия приехала, возглавлял ее Киселев, первый секретарь ЦК Белоруссии, кажется. Он давай нас стыдить да увещевать, а сосед мой говорит ему: "Я, говорит, от Сталинграда до Берлина на животе прополз, а меня за это на двадцать лет, и ты меня еще стыдишь!". Был там еще генерал, хлыщеватый такой, все говорил, что они приехали по личному поручению товарища Берия. Потом, когда Берию скинули, почти всю эту комиссию расстреляли.
Комиссия пообещала требования учесть, мы на работу вышли. Но в первый же день на работу выпустили не всех - кое-кого оставили в бараках. К вечеру узнаем - их в тундру отвели и расстреляли. Тех, кто поактивнее был. Тут уж мы снова работу бросили, и в жилую зону несколько дней не ходили. Потом все же вернулись, но не работали. Надзиратель ходит, спрашивает: "пойдешь на работу?". Я говорю, если все пойдут, и я пойду. А так - нет. Все так говорили, и никто не шел.
Так оно и продолжалось - однако, недели две. Охрану увеличили: где один солдат стоял - стало три. А потом слышим - в пятом лагере ночью стрельба. Войска окружили лагерь, кого постреляли, кого избили. На другую ночь - в женском лагере то же самое. Ну, теперь жди у нас.
И точно, на третью ночь окружили нас, пошли на штурм. Наш лагерь уже готов был: кто с лопатой, кто с доской. Одному полковнику голову кирпичом разбили, он кричит часовому: "Стреляй!", часовой говорит: "не могу!". Не знаю, что потом с часовым было. Остальные стреляли.
А нас взяли, отвели в тундру, положили на землю (а земля-то в Заполярье - одно болото, мокро. К тому же июнь: уже мошка вовсю пошла). Лежим. По одному выдергивают, стол стоит, на нем дела лежат (видно, сексоты поработали за это время). Кого - обратно в барак, а кого - за щиты снегозадержания, и оттуда крики слышатся: бьют.
Вот так и кончилось восстание. Вторая комиссия приезжала. Решетки сняли, письма и свидания разрешили. Потом и номера сняли.
Но дело даже не в том. Главное - мы в это время людьми себя чувствовали, и охрана нас боялась. А я ведь до тридцать девятого года в Польше жил, и мне сразу в советскую жизнь было - как в холодную воду окунуться. Это в России двадцать лет от свободы помаленьку отучали, а нас, да молдаван, да прибалтов - сразу! И для нас хлебнуть свободы - хотя бы такой...
Опубликовано: Сибирская газета, N 22 июнь
1993г.
© Алексей Бабий 1993