Томление духа

рассказ

Вот тут надо прыгать сразу. Потому что чем дольше собираешься, тем вернее не прыгнешь. А делов-то – полтора метра шагнуть. Но шагнуть - над обрывом метров в семьдесят. Сейчас к тому же снег. Скользко. Но хуже не будет.

Прыгнул. Устоял. Живой пока. Но это дело поправимое.

На летней сессии после каждого экзамена – на Такмак. Сначала нужно шагнуть вот тут, в сквозную пещеру между Беркутом и Такмаком. Шагнул – и дальше сможешь. Или не шагнул - и не сможешь. Сиди, чайник, на лужайке, жди, когда герои вернутся с вершины.

Где те сессии, где те девочки… Одна известно где. Там, где его нет. И не будет.

Так. Теперь мы имеем Корыто. Ход к вершине Такмака. Сперва немного подтянуться. Не получилось - куртка мешает. Куртку долой. Кожаные перчатки скользят на скале – перчатки долой. Хуже не будет. Хуже уже некуда.

О-па! Вышел в жёлоб. Потихоньку, полегоньку. Здесь «карман», там «карман».

И имеем корыто разбитое. Наше-то совсем раскололось. Разбилось о быт. Как-то так.

Корыто блестит льдом. Не снегом даже. Во полетишь-то потом, как в бобслее. Хочешь убедиться, что земля круглая – садись на ягодицы и катись. Жаль, что никто не увидит. Не снимет видео, не выложит на ютьюбе.

А ну и идите со своим ютьюбом.

Э! Э! Стоп! Куда поехал? Рано. Рано! Только последнее чмо навёрнётся тут, с десяти всего метров. Переломаешься, но жить будешь. Долго будешь жить, может даже до утра. Обидно было бы. Жил как чмо и сдох как чмо. Баба ушла. Партнёры кинули. Ни дома. Ни семьи. Ни бизнеса. Ещё и улетел с десяти метров всего. Чмо - оно и есть чмо.

Вот никогда даже не надеялся пойти по Корыту без страховки. Даже в бесшабашной юности, когда жизнь не особо дорога. Даже летом, по сухой скале. Не то чтобы боялся упасть – боялся не справиться. Это совсем другое. Упасть – ну упал да и упал, даже и насмерть. Колян как-то с Коммунара навернулся – прямо на глазах всмятку. Так то Колян, и с Коммунара улететь не всякому дано – для этого сначала надо туда залезть. Боишься не подтянуться, боишься ногу куда надо не задрать. То есть не смерти боишься, а собственного неумения. А смерти что бояться: пока я есть - смерти нет, а когда смерть придёт, меня уже не будет.

А теперь и вовсе бояться нечего. Цветочки кончились, пошли ягодки: камин. Вот где всегда была засада: до камина он и раньше без страховки залезал. А на камине засада. Не на самом камине – камин как камин. Но с него надо перейти на катушку. Вот откуда ходил только по веревке, заботливо брошенной сверху.

Там и летом очко играло. Сейчас катушка наверняка обледенела. Но ничего. Хуже не будет. Катушка – это уже метров тридцать, если не сорок над площадкой. Не страшно. Отсюда упасть не страшно. Страшно было с десяти.

Коль наверху – так наверху,
А коль внизу – так уж внизу,
А коль на полпути наверх -
Так ни внизу ни наверху!

Тут, помнится, надо очень даже закинуть ногу. Очень даже. Раз, два, три! О-па! Закинул. Штаны, конечно, лопнули, по яйцам хлестануло холодом. Ладно. Они больше не пригодятся.

А дальше что? Забыл. Десять лет прошло. Или даже пятнадцать. Да и не получалось дальше того, чтобы ногу закинуть. Потом уже – по веревке.

Раскорячился на скале – правая нога высоко вверху, правая рука тоже. Чего висим, чего ждём? Отпуститься, и все дела.

Нет. Раз пошла такая пьянка, давай выходить на правой руке. А там и левой где-нибудь…

Не получается левой! Ногти бессильно скребут по заледеневшей скале – ни кармашка, ни зацепочки-«сопли». А на одной руке не выйти – й-а-Х! Поплыл. Поплыл, срывая ногти. Левая нога пошла обратно, до полочки. Встала. Висим. Хорошо висим. Нараскоряку, пузом по скале. И ледяной ветер по яйцам.

Внизу, под Корытом, в оставленной куртке, заверещал телефон. Даже понятно кто. Есть у человека талант – звонить в самое неподходящее время: когда ты на горшке, на бабе – или вот на катушке. Не отвечу, хоть зазвонись. Занят я. Так занят, что даже представить не можешь.

Са-а-рвались рукти, сорвались ногти,
Сорвалось моё тело со скалы!
Девчонки, плачьте, кусайте локти –
Мне жить осталось только до земли!

Не дано тебе залезть на Такмак в одиночку. Вообще ничего не дано. До возраста Христа дожил – и чё? И жил как чмо, и помереть собрался так же. Виси теперь, раскорячившись на катушке.

Значит, так. Под ногами полочка? Полочка. По ней и вправо. Как сразу не догадался? Был бы с ногтями. Хотя нафиг они теперь нужны, вместе с пальцами.

О-па! Вышел. Теперь по катушке ползком. По катушке, конечно, положено ходить ногами. Летом. Или зимой в триконях. А мы люди негордые. Рождённые ползать. Потому и ползём.

Руки саднят. Ногти сорваны, пальцы в кровище, задубели. А сам не замёрз, без куртки. Вспотел даже. Хуже не будет. Ибо хуже уже куда же.

А смерть гуляет по «Столбам»,
Голодна-а-ая и зла-а-а-я!
В бездонных прячется щелях,
Кого-то по-о-о-джида-а-а-я.
Души моей вам не понять,
Она для вас потё-ё-ёмки!
У вас и общество не то,
У вас одни по-о-о-донки!

Вот именно. Ну, чмо. А кто не чмо? Снуют. Суетятся. Выгадывают. А смысл? Всё равно помирать. И оглянулся я на все дела мои, которые делали руки мои, и на труд, которым трудился, делая их – и вот, все суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем!

До вершины рукой подать. Ну, значит, будет свободный полёт, а не срыв. С северной стороны низковато. Разбиться хватит, но без кайфа. Лететь, так уж лететь. Значит, восточная сторона, там метров сто полёта. Не в Корыте же кувыркаться. Корыто – пройденный этап.

На вершине – железная хреновина с остатками флага. Вышел. Кто бы мог подумать. Зимой, без страховки, один, в неприспособленной одежде и обуви. И такой, у флага. Прямо Егоров с Кантария в одном флаконе. Победа!

Там – сопки с заснеженным лесом. Там – город сияет. Летом, даже в вечернее время, город, конечно, на ладони – но ни огонька. А тут – просто вид из космоса. Вот сейчас из космоса и полетим. Как этот… Баум…бергер…гардер? А не как чмо. Чмо зимой на Такмак не залезет. Вот так-то.

А лететь расхотелось. Внезапно. Да идут они – и Алка, и бизнес, и Экклезиаст. Фигня всё это. Счастье есть, его не может не быть. Просто жить – вот тебе и счастье, и небо в алмазах, целое корыто. Сидел бы всю жизнь тут на Такмаке, любовался бы.

Но - не лето. Ветер и минус пятнадцать. Куртка внизу, перчатки тоже. Пальцев, считай, нет. Такой вариант не предусматривался. Камикадзе учили взлетать, но не учили садиться – им незачем. Ясно было, что с камина навернёшься, или даже раньше. Был только план А – помереть с музыкой. А теперь нужен план Б. Которого нету.

Никакой дурак сейчас у Такмака не ходит: темно. До дач не докричишься. И до лыжных трасс в сияющем рядом Бобровом логу тоже – там музыка гремит. Сотовый остался в куртке.

Кричал, пока не сорвал голос. Никого. Придётся спускаться самому. Хотя вот теперь – страшно. Спускаться сложнее, чем подниматься. Куда сложнее. И жить теперь охота. Так охота, что не вышепчешь.

Главное – с катушки на камин. Никогда сам тут не спускался – дюльферил по веревке. Где руки ставить, где ноги?

Повис, раскорячившись, ровно там же, где сорвал ногти. Где-то там левая нога должна встать. Но где? Возил и так и так. Повыше? Не должно быть. Пониже – тогда надо перехватываться левой рукой. Съехать чуток – но там может и не быть никакого выступа.

Съезжать нельзя, но и не съезжать нельзя. По спине даже не холодок пробежал – морозище. Колотит всего. Мгновенно замёрз, руки закоченели. Не держат.

Эй-эй, не надо. Не сейчас. Давай как-нибудь в другой раз. Не сейчас. Не се-е-ейча-а-а-а-а-а!