Марина Лобанова предложила участвовать в флешмобе насчёт десяти книг, которые на меня больше всего повлияли. В день по книге, и каждый день я должен пригласить ещё кого-нибудь. Первая часть идеи мне нравится, я люблю рассказывать о книгах, которые на меня повлияли. А вторая - не очень, потому что я не люблю обязывать. Типа там неудобно отказать и всякое такое. И вообще это какая-то гуманитарная пирамида. Поэтому я никого приглашать не буду, кто захочет - сам включится, кто не захочет - ну и на здоровье. Но зато не стану ограничивать себя десятью книгами, их существенно больше.
С первой книгой проще всего, я эту историю не раз рассказывал. Мама подарила мне на день рождения (16 лет) книгу "Двенадцать стульев" с иллюстрациями Кукрыниксов. Редкое издание, как она умудрилась купить её в нашей таёжной глуши в 1970 году.
Как раз тогда я пытался перейти от малых форм к крупным и писал большой роман из жизни десятиклассников. Это было унылое говно в стиле соцреализма, хотя там были и неплохие строки, например честное описание рутины комсомольской жизни: "Наконец приняли кого-то там в комсомол и какие-то там обязательства. Кабинет мгновенно опустел."
Но когда я прочитал "Двенадцать стульев", я понял, что всё, что я пишу - это именно унылое говно. Хотя такого термина в 1970 году ещё не было. Но как научиться такому же простому и лёгкому стилю? Особенно если учесть, что я не в Одессе жил, а в самой что ни на есть глубине сибирских руд. Народ у нас выражался сочно, но не литературно
Я взял один фрагмент из своего "романа" и стал читать его вслух. Если где-то запинался, я эту фразу переписывал или выкидывал вообще. И так раз сорок (и выкинул 90% в итоге), пока не получился текст, в котором я и сейчас бы мало что исправил. Разве что фактическую ошибку: перед тем, как пить спирт, нужно не выдыхать воздух, а вдыхать. Но у меня тогда ещё не было жизненного опыта дальше бражки и самогонки.
В голове что-то щёлкнуло, и я стал писать легко и свободно, и пишу так до сих пор. А вот и этот отрывок, кстати. Легко заметить, что стиль родился из ильфопетровского, хотя его всё же не копирует.
Продолжаю флешмоб про десять книг, которые потрясли меня.
Кажется, эта книга у меня есть в библиотеке (самые дорогие для меня книги по программированию я не выбросил), но искать её, чтобы сфотографировать, лень, картинку стибрил на просторах интернета.
На самом деле книга называется "Мифический человеко-месяц", но разве могла в СССР в 1979 году выйти книга под таким названием? Человеко-месяц - это было священное слово. Но, как говаривал классик, роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет. Книга была именно про мифический человеко-месяц, и она попала ко мне в руки в самый подходящий момент. Мы только что грандиозно провалились с первой версией системы Дельта - и всё потому, что подошли к разработке СУБД как к научной задаче. Страшно сказать, но у нас даже техзадания не было, проект обсуждался на семинарах. Ну и каждый из четырех программистов по отдельности писал что хотел, мы так и не собрали работающий продукт. Вторая версия уже делалась с нормальной проектной документацией, с применением только что появившегося структурного программирования (я даже разработал специально для этого структурный макроязык АС, позволявший писать на ассемблере почти как на языке высокого уровня). Мы уже применили некоторые принципы модульного программирования (хотя книга Майерса выйдет на русском языке только через год). Но оставалась проблема организации программистского коллектива. Он стремительно рос, и это не решало проблемы, а создавало их. Брукс сформулирует это гениально и афористично: добавление нового программиста для ускорения разработки - это тушение пожара бензином; девять женщин не родят ребенка за месяц, ну и так далее.
В книге предлагалось кардинально изменить формирование команды программистов. Вместо того, чтобы дробить задачу на части и раздавать части разным программистам, лучше организовать подобие хирургической бригады, когда почти всю программу пишет один человек ("хирург"), ему ассистируют помощник, инструментальщик, тестировщик, технический писатель и т.д., которые снимают с него техническую работу (между прочим, тогда, чтобы исправить строку в программе, надо было сбегать в перфозал, набить нужную карту, вставить её в нужное место колоды, и т.д.).
Конечно, я загорелся тут же попробовать эту технологию. Но не переписывать же Дельту в очередной раз заново. Очень кстати подвернулась задача - универсальный генератор отчётов для нашей СУБД. Я уже много раз об этом рассказывал: наш шибко секретный заказчик хотел, чтобы из базы данных печатались различные отчёты, но сами эти отчёты нам не то что программировать, но и показывать было нельзя. В общем, пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. Мы гениально выкрутились, предложив написать универсальный генератор отчётов, позволяющий строить из базы данных таблицы произвольной сложности и вложенности, да ещё и с функциональными связями. Сами того не зная, мы изобрели электронную таблицу, работающую в пакетном режиме, но речь сейчас не об этом.
Реализовать метод хирургической бригады в СССР было невозможно. Надо было сломать кучу инструкций, правил, изменить принцип оплаты (например, платить тестировщику за каждую найденную ошибку, или платить "хирургу" в разы больше чем рядовому программисту). Но у нас получилось. Начальство, и без того ошалевшее от того, что мы предложили решение безвыходной задачи с этим генератором, согласилось и на смену формата. В конце концов, я был техническим руководителем команды и отвечал за результат. А уж как мы его достигнем, начальство мало интересовало. Честно говоря, начальство вообще существовало в другой реальности, где были Алгол, Фортран и вычислительная математика.
А результат оказался фантастическим. Если раньше мы сдавали заказчику программу на месяц-два позже срока и с многочисленными ошибками, которые заказчик раз за разом предъявлял, теперь мы сдали на месяц раньше срока и всего с одной незначительной ошибкой, которую тут же исправили.
Мы сделали это в 1981-82 гг., и больше никто в СССР "хирургической бригадой" не работал. Я могу утверждать это абсолютно точно, потому что в конце восьмидесятых плотно работал с Институтом Кибернетики в Киеве, головной организацией по технологии программирования не только в СССР, но и в СЭВ, общался с многими разработчиками, в основном из "ящиков". Никто не рискнул, рискнули только мы.
Сейчас-то это всё кажется очевидным, большинство команд организуется так или примерно так, разработан MSF (Microsoft Solution Framework) и другие аналогичные стандарты. Слова типа "продакт-менеджер" стали обычными. Но тогда это был прорыв.
Однако книга Брукса замечательна не только этим. Он ввёл в обиход понятие "Программный продукт" и объяснил, чем он отличается от программы. Очень скоро пришло понимание, что программирование - вообще индустриальная деятельность, и появился термин "программное изделие". Хотя и он не отражал правильно суть программистской деятельности. Я несколько лет потратил на то, чтобы убедить больших программистских шишек в том, что на самом деле программист - не конструктор, а технолог. Но не убедил. Хотя сейчас это уже общепризнанная точка зрения, и даже отрасль называется "Информационные технологии". Но это отдельная история и отдельная книжка.
Флешмоб про десять книг, которые потрясли меня.
Оказывается, я не помню, как выглядела одна из главных книг моей жизни. Более того, сейчас я её помню очень смутно и, кажется, ни разу не перечитывал.
Скорее всего, выглядела она так.
Это первое издание 1974 года. А я её прочитал в начале 1976. И сразу же запустил в дело. Особенность главных книг как раз в том, что ты ими не просто восхитился, но и применил в своей жизни. В восточной философии знать и делать - синонимы. То есть ты знаешь что-то только, если ты это делаешь. А если просто узнал, то ещё не знаешь.
Эта книга кардинально изменила мою жизнь, хотя тогда я отнёсся к ней крайне прагматично. Я собирался посвятить жизнь науке, надо было максимально эффективно выстроить свою работу. И система учёта времени, которую использовал Любищев, казалась самой подходящей для этого. Современные системы тайм-менеджмента тоже нацелены на эффективность, тоже узки.
Однако выяснилось, что на самом деле учёт времени - это Система Жизни. Неважно, с какой точностью и с каким классификатором ты учитываешь время. Главное, что ты учитываешь - и ты перестаёшь жить на автомате, а начинаешь жить осознанной жизнью. Это главное.
Я вёл хронометраж почти пятнадцать лет, десять лет из них вбиты в базу данных. С начала девяностых я учёт не веду, однако наработанные приёмы использую.
Впрочем, об этом обо всём я написал большую главу в мемуарах. Если кто ещё не читал - велкам
4. Флешмоб про десять книг, которые потрясли меня.
Под знаменем этой книги прошло по крайней мере пять лет моей жизни. Но сначала немного истории.
В "додельтовскую эпоху" я относился к программированию как к одному из видов художественного творчества. Небольшие программы приравнивал к рассказам, средние - к повестям, крупные - к романам.
А вообще программирование тогда относили к научной деятельности. Программа была просто приложением к некоей научной работе. Когда я в 1976 г. защищал дипломную работу - программу составления школьных расписаний, сбежался народ со всех кафедр, потому что впервые в КрасГУ дипломная работа была полностью посвящена разработке программы.
1979 г. был переломным: после первой версии "Дельты" стало ясно, что разработка программного обеспечения - это не художественная и не научная деятельность. Брукс дал подсказку со своим понятием программного продукта. Но полная ясность пришла в 1981 году с книгой Р. Гантера: разработка ПО - это производственная деятельность. А это значит, что управление разработкой должно быть таким, как на производстве.
Если бы я заканчивал не матфак, а политех, эта мысль была бы для меня естественной уже давно. Любой выпускник политеха, приступая к разработке системы типа "Дельта", составил бы эскизный проект, потом техническое задание и только потом приступил бы к программированию. Ну, никак иначе инженер не подойдёт к любой задаче. Однако я закончил именно матфак, и книга Гантера внезапно расставила все точки над i, внесла ясность и предоставила образцы. С 1981 года я писал программную документацию по лекалам Гантера: внешние спецификации, внутренние спецификации и т.д. Забавно, но о том, что ещё с 1978 года существует ГОСТ ЕСПД (Единая система программной документации) я узнал после Гантера, но ГОСТ ЕСПД был хуже и невнятнее, чем гантеровские спецификации.
Гантер заставил меня заняться преподаванием. На матфаке программирование преподавали по старинке - программировали математические формулы, разве что АЛГОЛ заменили ФОРТРАНом. А между тем выпускники матфака по большей части попадали а АСУ, где обнаруживали, что их учили не тому, что нужно.
Первым делом я добился того, чтобы вести спецкурс "Культура программирования" (хотя было бы правильнее назвать его "Индустрия программирования"), чтобы хотя бы на четвертом курсе повернуть мозги студентам в правильную сторону. В значительной степени спецкурс был основан именно на книге Гантера, хотя немало было там Брукса, Майерса, а потом и Вельбицкого. Я взял себе экспериментальную группу на первом курсе, и учил её программированию так, как считал нужным - давал ПЛ/1 вместо ФОРТРАНа, заставлял писать структурно и использовать Р-схемы вместо блок-схем. Я пытался изменить учебные планы (что было сложнее всего - представьте себе давно утверждённый порядок, давно обкатанные лекции и преподавателей программирования, которые к АСУ никакого отношения не имели, а программировали что-нибудь из математической физики. Да и вообще неслыханно: в цитадели науки проповедовать производственный подход, как в политехе каком. Не сразу, но что-то стало сдвигаться. Однажды я услышал на кафедре вычислительной математики даже слово "инкапсуляция". А потом пошло и вовсе в нужную сторону.
Долгое время я бился в одиночку, меня никто не понимал, хотя не сильно и противодействовали. Хорошо хоть, что в разработке мне была предоставлена свобода, главное, чтобы был результат, я и внедрял хоть Брукса хоть Гантера.
В марте 1983 года меня попросили сводить на Столбы какого-то заезжего человека из Киева. Я сводил, но всю дорогу мы разговаривали в основном не о Столбах. Саша Ковалёв был из отдела технологии программирования ИК АН УССР. Я впервые видел человека, который понимает меня с полуслова, а он был удивлён, что где-то в Сибири используют метод "хирургической бригады" и прочие передовые достижения. Через несколько месяцев я уже выступал в ИК на семинаре, а потом влился в дружную команду Вельбицкого настолько, что чуть было не переехал в Киев вообще.
Однако именно глубокое погружение в производственную методологию привело меня к мысли, что Гантер на самом деле не прав. Но это - другая книга и другая история.
5. Флешмоб про десять книг, которые потрясли меня.
В начале декабря 1976 года я был в командировке в Томске, готовился к написанию программы составления расписаний в КрасГУ и изучал местный опыт. С гостиницами, как всегда, было туго, меня поселили в общаге политеха. Трое соседей, тоже командированных, были страстными книголюбами и заразили меня вирусом собирательства. До этого мне вполне достаточно было абонемента краевой библиотеки, но они сводили меня на книжную толкучку в Томске, и я пропал на многие годы.
Будете смеяться, но я наши вечерние-ночные разговоры конспектировал. Точнее, записывал фамилии авторов и названия книг, которые надо найти в библиотеке. Много разговоров было про недавно вышедшую книгу Булгакова "Мастер и Маргарита", которую один из соседей не то уже раздобыл, не то уже почти раздобыл.
В абонементе книгу мне не дали, записался в очередь в читальном зале. 16 декабря 1976 года, судя по записям учёта времени, я её прочитал. Всю сразу, залпом. А потом через полгода перечитал внимательно. Не помню, как оно выглядело, это издание 1973 года. Возможно, вот так.
Конечно это было сильное потрясение.
Во-первых, читательское - и язык, и персонажи, и сюжет. Всё было невероятно круто. И. что важно: я чувствовал, что в книге есть мощный бэкграунд, который я не улавливаю по своей необразованности. Она заставила меня много чего прочитать, и оно оказалось важным. Когда я перечитывал книгу лет через двадцать, я понимал в ней на порядок больше.
Во-вторых, конечно, фигура Иешуа. До этого с христианством я был знаком только по пасквильной книжке Лео Таксиля, да и то я её до конца не дочитал, наскучила. Однако я уже в том же 1976 году заходил к теме с другой стороны - взялся за Толстого, уже прочёл "Воскресение" и приближался к "публицистике", как тогда называли его философские статьи. Пройдёт ещё полтора года, я прочту "Четвероевангелие". Но первый толчок был тут.
В третьих, чисто писательское. Я впервые не мог пересказать книгу. То есть, да, можно пересказывать сюжет, пытаться анализировать героев, отсылаться к источникам и т.д., но это будет не то. Это и есть признак настоящей литературы, в отличие от беллетристики. Я потом написал эссе "Необъяснимое", как раз про это: http://alex.krsk.ru/200_/2000/2000_23.htm
"А вот литература – совсем другое дело. Там писатель создает (ну, или описывает, что в данном случае оно и то же, поскольку создает он объект именно словами) некий объект, который иными словами описать невозможно. То есть, он, писатель, этот объект ощущает и понимает, и мучается этим пониманием, но не может его выразить иначе, чем написав именно такой рассказ, или именно такой роман. Вот именно этот рассказ или роман этот объект и описывает, и иначе, как описано, автор свое понимание выразить не может. Я уверен, что если бы Михаилу Афанасьевичу Булгакову задали вопрос «В чем идея романа «Мастер и Маргарита»», он просто отшутился бы и не стал отвечать. Потому что он и сам этого не смог бы сказать. Точнее, он сказал это, написав роман. И это единственно правильное описание – весь роман, от первой строчки до последней. Стоит оттуда убрать хотя бы абзац – и уже получается совсем другой роман. Вот какая штука..."
Я за всю жизнь написал всего одну повестушку, которая более-менее отвечает этому требованию - "Скучно в городе Пекине". Когда меня спрашивают, о чём она - я не знаю, что ответить. Это совершенно точно не курортный роман. И даже не повесть о КСВ. Я писал о чём-то важном для меня, но о чём? О пустоте, что ли. Вот художник хочет написать пустоту. Как он это сделает? Например, банка. Вот она на солнце вот так отсвечивает, вот у неё кусочек недоотодранной наклейки вот тут муха на неё села, и так далее. И много чего можно описать, но у читателя/зрителя просто остаётся ощущение пустоты, потому что банка-то пустая! Хотя слов "пустота", "опустошенность" и т.д. в тексте вообще не было. Но даже и это не описывает мою повесть. И я не смогу рассказать, о чём она, хотя сам же её и написал.
В общем, эта книга дала сильный толчок в правильную сторону (до этого мои искания были довольно беспорядочными).
6. Флешмоб про десять книг, которые потрясли меня.
В июне 1982 года я был в Киеве на курсах по телекоммуникационной системе КАМА. Курсы мне не зашли, я с тех пор сторонился всякой сетевой тематики и даже потом прозевал начало интернета.
Жил я в съёмной однокомнатной квартире с тремя другими слушателями. Все трое, и хозяин впридачу, были редкостными мудаками. Мало того, они были рьяными болельщиками, а как раз шёл чемпионат мира. Так что я дома старался не появляться. Сразу после занятий шёл на пляж, потом пил пиво на Крещатике в автоматической пивной с двусмысленным названием "Струмок", потом болтался по вечернему Киеву, а потом заваливался на последний сеанс в кино и домой приходил заполночь.
Иногда мне составляла компанию девушка Оля, с которой мы познакомились на курсах. Несмотря на обстановку (вечерний Киев и всякое такое), это был не роман, мы именно подружились. Она закончила вуз по специальности "системный анализ", я впервые увидел живого системного аналитика. И это был не просто формальный диплом, она действительно была им по духу и знала много чего такого, о чём я даже не догадывался. И вот мы часами болтались по вечернему Киеву и разговаривали много о чём. В частности, она рассказывала про науку праксеологию и какого-то Тадеуша Котарбинского. Что, дескать, легко можно спутать изделие с инструментом, а промышленное производство - это не только конструкторы, но и, например, водитель автокара. Книжка Котарбинского у меня в библиотеке была, я купил её, подумав, что она про научную организацию труда, а она оказалась непонятно про что. К олиным словам я отнесся как к интересным, но не очень нужным, а зря.
А через год я приехал в Киев уже на семинар в ИК АН УССР, и ездил потом очень часто.
Саша Ковалёв, узнав, что я веду хронометраж, сказал мне: ты на таких данных сидишь, это же готовая диссертация. И впрямь - я начал вести хронометраж ровно тогда, когда начал работать над первой реальной, не учебной программой. То есть, у меня были тексты всех программ, мною написанных, и было записано время, которое я на них потратил - причем с разбивкой по типам деятельности (программирование, отладка, документирование и т.д.). Результатом была статья в УСиМ , в которой я усомнился в методике измерения производительности труда программистов по общепринятой тогда методике Холстеда, т.е. количество операторов в единицу времени: "перенося промышленные стандарты в программирование, следует исходить не из принципов изготовления (копирования), а из принципов разработки (проектирования). Тогда сразу становится понятным, что использовать для оценки количества программной продукции длину или любую другую характеристику программы - это то же самое, что оценивать труд проектировщиков промышленного изделия размерами или сложностью его чертежей."
Именно количество отлаженных операторов в единицу времени предлагалось тогда для измерения производительности труда. На этом были защищены диссертации, в очередную пятилетку предлагалось заложить плановые показатели по выпуску программных изделий и называлась плановая цифра - 5000 операторов в год на программиста. И тут появляется какой-то хрен из Красноярска и заявляет, что всё это полная фигня. Вот у них в Красноярске, типа, на конкурсе программистов первое-второе место разделили две программы, одна на Фортране в 10 операторов, другая на ПЛ/1 в 120 операторов. Обе были написаны за одно и то же время, отработали без отладки с первого раза и показали одинаковое процессорное время. Но можем ли мы говорить о том что у второго программиста производительность труда в 12 раз больше?
Но эта статья была ещё цветочками. Ягодки пошли, когда я подумал - а с чего мы решили, что именно программа является программным изделием. Ну да, программирование - это промышленная деятельность, но промышленность бывает разной - например, добывающей или вообще какой-нибудь химической. И с чего мы решили, что программист - именно конструктор. Может, он водитель автока... Опа! Что-то мне это напоминает! Тут-то я достал с полки запылившуюся книжку Котарбинского и прочитал её. И в голове моей всё разом прояснилось. На семинаре в Одессе в 1985 году я уже задвигал идею о том, что программное изделие - это не программа. Это тот физический объект, который возникает в ЭВМ во время выполнения программы ("Праксеологический анализ деятельности программистов"
"Прежде всего, мы по-новому определяем фазы жизненного цикла изделия. Точнее говоря, фазы остаются прежними, но изменяется их наполнение. Изменения касаются трёх фаз: технологической подготовки производства, изготовления и использования.
Фаза технологической подготовки производства - это, вообще говоря, программирование. Для каждой детали программного изделия (т.е. понятия) описывается технология её изготовления. Результат деятельности - комплект технологической документации, включающий в себя программы (т.е. описания автоматизированных участков производства) и руководства обслуживающему персоналу (т.е. технология ручных участков).
Фаза изготовления - это выполнение программы. Деятельность человека сводится к обеспечению исправности оборудования и соблюдению технологии на ручных участках. Результат деятельности - конкретный экземпляр программного изделия, существующий, впрочем, только во время выполнения программы."
"Изменяется понимание деятельности разработчиков. Это технология и очевидно, что стандарты ЕСТПП должны распространяться не на подготовку их деятельности, а на саму эту деятельность. То, что сейчас называется технологией программирования - на самом деле технология разработки технологий".
Ещё через год, на всесоюзной конференции по технологии программирования, я и вовсе отказался от термина "Программное изделие":
"Имеет смысл рассматривать программу как технологию автоматизированной добычи и переработки информации, т.е. вообще отказаться от определения ПИ.
Таким образом, предлагается в рамках инженерного подхода отказаться от определения программ как изделий и считать их технологиями." (здесь и особенно здесь.
Там ещё был перл про болт и факториал: "Исследуя, как "чёрный ящик", машину с программой вычисления факториала, мы убеждаемся, что имеется физический объект, обладающий всеми свойствами абстрактного понятия "факториал". Понятно, что при этом одно и то же изделие можно изготовить, используя различные технологии: болт можно вытачивать и штамповать, а факториал можно вычислять простым перемножением или рекурсивно."
Я отстаивал эти идеи на семинарах, конференциях и на заседаниях комиссии СЭВ по проблеме 1.1.6 (Технология программирования), даже туда меня занесло. Но с другой стороны стоял мощный и угрюмый московский клан В.В. Липаева, который, собственно, и двигал все эти дурацкие идеи про план в 5000 операторов в год, который защитил кучу диссертаций на эту тему и имел крупные заказы от "военки" на эту тему. Если принять мою точку зрения, их диссертации и контракты не стоят и гроша, от существующих ГОСТ ЕСПД, сделанных по подобию ГОСТ ЕСКД, надо отказываться и делать их на основе ГОСТ ЕСТД. Высокомерные москвичи не вступали в спор, я для них был никто (но заметно было, что я их нервировал). Киевляне меня поддерживали, но осторожно - им тоже пришлось бы много от чего отказаться. Я внезапно попал внутрь гранинских романов типа "Искатели" и "Иду на грозу", где молодой учёный борется с косным научным истеблишментом.
Всё кончилось внезапно: развалился СССР вместе с плановой экономикой, про 5000 операторов в год забыли, а я и вовсе ушёл из разработки в обучение пользователей персоналок.
Но, продолжая гранинскую аналогию, я как герой "Однофамильца", лет через десять вдруг обнаружил, что нет вокруг никаких программных изделий, отрасль называется IT - "информационные технологии", и программа понимается как участок технологии переработки информации. То есть мои идеи, оказывается, восторжествовали, а я об этом и не знал.
А всё началось с прогулок по вечернему Киеву с девушкой Олей...
Но, кстати, восторжествовали-то восторжествовали, но до сих пор никто не знает, как оценивать производительность труда программистов.
7. Флешмоб про десять книг, которые потрясли меня
На самом деле у того Четвероевангелия, которое я читал в 1978 году, обложка была не такая. Её не было вовсе. Да и большинства содержания тоже. Это была толстая пачка (или даже несколько пачек) фотографий, и там было только собственно Евангелие от Толстого, без вводной части и комментариев. Как оно ко мне попало, я не помню. Помню, что дали только на выходные. Конспект я не вёл, потому что был научен первым опытом чтения самиздата: когда Валерий Иванович Хвостенко узнал, что я перепечатываю для себя перепечатку книги "Игры, в которые играют люди", которая почему-то была запрещена, он у меня эти листки отобрал и больше не давал мне ничего самиздатского.
Скорее всего, я узнал о "Четвероевангелии" из книги Бунина "Освобождение Толстого". Конечно, никакого "Четвероевангелия" в библиотеках не было. Но я его всё-таки добыл и прочитал. И это была очень важная для меня книга, потому что с тех пор я знаю, что Бог есть и знаю, чего он от меня хочет.
Очень хорошо, что я начал именно с толстовского "Четвероевангелия". Он там просто и ясно излагает суть христианского учения, не акцентируясь на всяческих чудесах. Всё-таки Новый Завет был написан людьми очень давнишнего времени для людей очень давнишнего времени, тем ещё языком с теми ещё цветистыми приёмами. Неподготовленному человеку понять Новый завет очень трудно. Потом, через пару лет, я купил в Чите дореволюционный Новый завет аж за 120 рублей и прочёл, наконец, "исходный текст" - и понял, что без Толстого бы с ним не справился.
Обычно неофиты тут же начинают проповедовать, чтобы обратить как можно больше людей в свою веру. Я этого не делал. Отношения с Богом - личное дело каждого человека. Кто и когда придёт к Богу или не придёт вовсе, решает он сам.
И, кстати, я не употребляю слово "вера". Я не верю в Бога (верят во всякие чудеса), я знаю, что Он есть. Это существенная разница. Ну вот есть люди, которые не верят в Любовь (именно так, с большой буквы). Они говорят, что никакой Любви нет, а есть секс, или там гормоны с феромонами. Есть люди, которые верят в Любовь, (например, они про неё читали в книгах), но сами её не испытывали. Но человек, который пережил настоящую большую Любовь, просто знает, что она есть. И ему не нужны никакие доказательства. С Богом примерно такая же история.
Так что я никому своё мнение не навязывал, но если меня спрашивали - отвечал. Конечно, для конца семидесятых-начала восьмидесятых я был белой вороной, и были люди, которые меня порицали за моё христианство. Любопытно, что в девяностые и особенно двухтысячные они вдруг стали рьяными православными и стали порицать меня уже за то, что я не хожу в церковь, не соблюдаю постов и всякое такое. Если на меня нападают таким образом, я обычно спрашиваю: а скажи-ка мне мне, мил-человек, заповеди Христовы, хотя бы штуки две. Обычно он начинает с "не убий, не укради", и я сразу говорю ему "свободен", потому что понятно, что он, как и многие православные, Евангелие в глаза не видел.
А для меня с Четвероевангелия началось сильное увлечение Толстым. Я перечитал всё из него, до чего удалось дотянуться. А ведь самое главное в СССР никогда не печаталось, разве что в раритетном девяностотомнике - так ведь я в командировках в Минске и Киеве ходил в библиотеку, читал там те тома девяностотомника, которых не было в нашей краевушке, да и по букинистическим магазинам собрал больше половины этого девяностотомника и много дореволюционных изданий Толстого. И не только самого Толстого, но и его окружения - например, дневники его секретарей Маковицкого, Гусева, воспоминания его детей и т.д.
Кстати, даже когда Новый Завет появился у меня дома, я его целиком так и не прочитал. Евангелия - да, и у меня есть любимые: Иоанн наиболее литературен, Матфей наиболее точен. А вот уже всяческие послания коринфянам и деяния апостолов - прочитал вскользь или не прочитал вовсе. То же и с Ветхим Заветом: Экклезиаст - да, а всё остальное - пунктиром, ну разве что Песнь Песней, чисто в литературном смысле. То есть, я не отношусь к Библии как к чему-то сакральному. Как и к Корану, Торе и так далее. Понятно, что люди в силу своего несовершенства перевирают Бога кто так может, в том числе и я. Кажется, у Толстого было: люди находятся настолько далеко от Бога, что по сути, на одинаковом расстоянии. Важно только одно: движешься ты или не движешься, и если да - то в какую сторону.
Вообще о Толстом надо делать ещё не один пост, например, про его "непротивление злу насилием", из которого недобросовестные комментаторы сразу выбрасывают слово "насилием" и принимаются обвинять его в том, чего он не говорил.
Разумеется, в каментах появятся люди, которые будут ёрничать по поводу Толстого, да и по поводу Евангелия. Надеюсь, Господь им это простит, поскольку они не ведают, что творят.
8. Флешмоб про десять книг, которые потрясли меня.
Вообще-то я пропустил очень важную книгу Эбботта "Флатландия", но про неё я рассказывал совсем недавно, если кто-то пропустил, повторю:
В 1976 году на меня произвела очень большое впечатление книга Э. Эбботта «Флатландия» В ней рассказывалось о плоских существах, живущих на плоскости. Рассказ же вёлся с точки зрения трёхмерного существа. Книга были захватывающей, художественной и математически точной. Вот как, например, плоские существа видели сферу, пересекающую их плоскость: сначала это была точка, потом стремительно увеличивающаяся окружность, потом стремительно уменьшающаяся окружность, а потом она и вовсе исчезала, но могла неожиданно появиться совсем в другом месте, что не имело никакого объяснения в умах плоских жителей. Линии на плоскости были для плоских существ непроходимы, а замкнутые фигуры - безвыходны, хотя при взгляде сверху это были просто линии и фигуры, через которые можно легко перешагнуть.
Хотя купил я эту книгу из профессионального интереса (я тогда ещё считал себя в какой-то мере математиком), она оказала гигантское влияние на моё мировоззрение. До этого пять лет отучился на матфаке и легко оперировал многомерными пространствами, но тут были не абстрактные сущности, а живые, хотя и плоские существа. Я вдруг понял, что я и есть это плоское существо, живущее на плоскости по правилам плоскости и не подозревающее о других плоскостях и других измерениях. Даже при внешней непротиворечивости этого плоского мира простое признание того, что есть другие измерения – это прорыв.
Не то чтобы я стал сразу искать эти другие миры – они нашли меня сами, как только я признал, что они могут существовать. И очень быстро я вышел из этой плоской модели, а значит, перестал искать двумерные объяснения трехмерным процессам. Тогда я и перестал быть советским человеком.
Тоталитарное государство превращает всех в плоских существ, живущих по законам Флатландии. Бесполезно искать плоские ответы на плоские вопросы – просто стань трехмерным, это и есть свобода.
Главный итог этой книги был в том, что я ощутил себя плоским существом, живущим на плоскости, и начал прорываться в другие измерения. Толстой, например, был другим измерением, реализовавшимся. А Гурджиев тоже был другим измерением, но не реализовавшимся.
Книга П.Д.Успенского "В поисках чудесного" была одной из трёх самиздатских книг, читанных мною в советское время. Я употребляю именно слово "читанных", а не "прочитанных", потому что ни одну из них , по разным причинам, не прочитал полностью, в том числе и эту.
Название, прямо скажем, дурацкое. Что меня меньше всего интересует в жизни, так это чудеса и их поиски. Однако добрые люди, подсунувшие мне эту книгу (а точнее, какую-то третью-четвертую копию машинописной перепечатки), сказали, что мол, не смотри на название, название не суть. Это было начало восьмидесятых годов, может 1983-1984. Можно установить точнее по хронометражу, но лень там копаться.
Книга описывала устройство Вселенной и человека весьма логично на основе "музыкальных" законов. Причём и человек и Вселенная были устроены, в принципе, одинаково. Не могу назвать себя знатоком теории Гурджиева, да и больше тридцати лет прошло, но устройство человека мне запомнилось, перескажу как сумею.
Человек трёхуровневый (в идеале - четырёхуровневый).
В нижний уровень поступает грубая материя (пища), перерабатывается в более тонкую, а лишняя выводится. Причём переработка грубой материи идёт по этим самым "музыкальным" законам благодаря "толчкам" (тоже важное понятие), которые даёт второй уровень (дыхательная система). В свою очередь переработанная материя даёт возможность функционировать верхней, за счет кровеносной системы.
Второй уровень работает примерно так же: он захватывает более тонкую материю (воздух) и перерабатывает её в ещё более тонкую материю, которой питается третий уровень - мозг, который, кстати, и даёт толчки дыхательной системе, которые и позволяют делать это расщепление.
Третий уровень - мозг, обычно работает в автоматическом режиме: даёт толчки дыхательной системе, обеспечивает какую-никакую мыслительную способность благодаря циркулированию этой самой более тонкой материи. На этом уровне человек обычно работает в автоматическом режиме, не особо себя осознавая, просто "как все" - работает, воспроизводится, иногда даже чего-то творит.
Однако мозг может работать и на четвёртом уровне, если человек начинает выходить их этого автоматизма и сам себя осознавать. Вот он не просто идёт по улице, а идёт по улице и постоянно осознаёт, что он идёт по улице. То есть должна быть "рефлексия онлайн". Вот эта рефлексия онлайн и запускает толчки для переработки материи в ещё более тонкую субстанцию. Более того, человек начинает улавливать эти самые тонкие материи, которые раньше проносились через него, как нейтрино проносятся через толщу Земли, и накапливать их в себе. И вот эти уже сверхтонкие субстанции, если накопить их в достаточном количестве, могут функционировать независимо от физического тела.
Ну вот как-то так. Наверняка среди френдов есть люди, которые знают эти вещи более глубоко, но вот мне запомнилось так. А запомнилось потому, что давало разгадку тому, что я очень сильно изменился после того, как начал вести хронометраж. Когда я начинал вести учет времени, то был обыкновенным двадцатилетним балбесом. Но буквально за год-два всё изменилось: структура чтения, интересы. Я стал совершенно другим человеком. Так вот, у Гурджиева люди специально работали группами и по очереди "будили" друг друга. Человек периодически впадает в привычную автоматическую жизнь, и была целая система "будильников", которая заставляла его рефлексировать онлайн. А у меня такой системой оказался хронометраж. Простая необходимость засекать время смены занятия для того, чтобы отражать это в записях учёта времени, будила меня по нескольку раз в час. Я выходил из автоматической жизни, осознанно принимал решение о том, чем дальше буду заниматься. И это вошло в привычку.
Там было много ещё чего интересного, но я пересказывать не буду, ибо обязательно перевру, да и не так это для меня важно. Я не стал адептом учения Гурджиева, хотя до сих пор не знаю теории, которая логичнее объясняла бы устройство мира. Правда, уже в послесоветское время меня смутило, что адепты Гурджиева кучковались в журналах "Москва" и "Наш современник". А когда я заикнулся о Гурджиеве другому Успенскому, Михаилу, который был не только замечательным писателем, но и знатоком всяческих мифов и эзотерики, Глебыч прямо вскипел, пролил коньяк на штаны и стал говорить мне, что это же фашисты, натуральные фашисты. Возможно, так оно и есть, он в этом разбирался.
Я не могу сказать, чтобы эта книга оказала большое влияние на моё мировоззрение, но она потрясла меня в другом, самом прямом смысле. Когда я читал про четвёртый уровень, обратил внимание на фразу, что вот этой самой тонкой материи во Вселенной не так много, и Вселенная не шибко любит, когда кто-то начинает её в себе накапливать и тем самым из объекта становиться субъектом. И она будет мешать этому как может. Помню, меня это рассмешило, но потом стало не до смеха, потому что со мной начались штуки, описанные в "Миллиарде лет до конца света". Стоило мне прочитать несколько страниц, и обязательно возникали какие-то обстоятельства, требующие непременного моего вмешательства. Когда я это обнаружил, стал экспериментировать. Перестану читать книгу - жизнь идёт спокойно и размеренно. Прочитаю десяток страниц - бабах, начались проблемы на работе или личной жизни, а то и вовсе приходит письмо с невозможными печатями, о том, что мне необходимо срочно ехать в Москву на заседание по проблеме 1.1.6 (а к нему надо ведь ещё и подготовиться!). Моя битва за понимание программы как технологии приходится именно на это время, и озарения тоже нередко происходили после чтения книги Успенского, так что я эту книгу бросал и углублялся в дебри праксеологии. В это же время начался у меня и кризис среднего возраста, мощный и беспощадный, и тоже часто бывало не до книги, да я и жизни не лишился, наверное, только потому, что запретил себе выходить на балкон, чтобы с него ненароком не сигануть.
Однако, какой русский не любит эксперименты! Однажды я сел и назло Вселенной прочитал сразу больше сотни страниц.
Когда я очнулся среди дымящихся руин себя, я работал в другом месте и занимался другими вещами, внутри была смердящая пустыня, и даже страна, в которой я начинал читать эту книгу, уже опасно поскрипывала конструкциями и вскоре рухнула совсем. Несколько лет я собирал себя по кусочкам (спасибо, кстати, Мемориалу, который дал смысл моей бессмысленной тогда жизни). Книгу у меня давно забрали (и слава Богу). Но потом, в девяностых я увидел её в книжном магазине и, не задумываясь, купил. Но даже открывать не рискую. Страну уже не очень жалко, но я такой шторм во второй раз не переживу.
9. Флешмоб про десять книг, которые потрясли меня.
Вейценбаум Дж. Возможности вычислительных машин и человеческий разум. От суждений к вычислениям. М. "Радио и связь", 1982
Хм. Я помню обложку не зелёной. Вишнёвой, что ли. Эту книгу я точно не выбросил, но искать сейчас в книжном шкафу - себе дороже. Да и какая разница.
Эта книга оказалась для меня очень важной. Ещё со студенческих времен я увлекался всякими математическими методами в гуманитарных науках. Бихевиоризм, теория измерений, социометрия и всякое такое. Работал несколько лет лаборантом в соцлаборатории и должен был стать математиком в ней же. Но разочаровался в социологии и сдвинулся в сторону искусственного интеллекта в тогдашнем (начало семидесятых) его понимании. Я стал нащупывать свою нишу в жизни - стык точных и гуманитарных наук. Планировалось создание модели человека, ни более ни менее. Дипломная работа у меня была - программа составления расписаний, т.е. я моделировал работу завуча школы. Потом я ещё написал программу, играющую в рэндзю. Играла она выше среднего, иногда обыгрывала и меня самого.
Конечно, я собирал всё, что выходило тогда об искусственном интеллекте. Купил и эту книгу, после чего мои грёзы об ИИ закончились. Она была вообще не про ИИ, она была про другое. Из неё я вынес, помимо прочего, такие замечательные термины, как "искусственная интеллигенция", "одержимый программист" и "инструментальное мышление". И вообще много чего вынес - книга упала на подготовленную Толстым почву. Я там постоянно находил не столько открытия, сколько подтверждения своим мыслям.
Книгу хочется цитировать большими кусками, там что ни слово, то перл. Но если кому в лом читать книгу целиком, вот мой конспект:
Но несколько цитат всё же приведу.
"я убедился в том, что люди постоянно спрашивают друг друга, что им следует делать, в то время как единственный истинно важный вопрос заключается в том, какими они должны быть."
"Тем, кому известно, кто они и что собой представляют, нет нужды спрашивать, что им следует делать. Те же, кто вынужден спрашивать, не смогут покончить с вопросами до тех пор, пока не начнут вглядываться в себя. Задача же каждого показывать с помощью собственного примера, какие вопросы можно задавать себе, и демонстрировать, что человек может жить, пользуясь теми немногими ответами, которые у него имеются."
"поскольку сегодня мы не знаем способов сделать вычислительные машины
мудрыми, то мы не должны возлагать на них задачи, разрешение которых требует
мудрости."
""Хороший немец" мог в гитлеровские времена спать совершенно спокойно, потому
что он "не знал" о Дахау. А не знал, как объяснил он позже, потому, что четко
организованная нацистская система держала его в неведении [...] Конечно,
истинная причина в том, что "хороший немец" ничего не знал, заключалась в том,
что он никогда не считал своим долгом выяснить[...]"
"Миф о технической, политической или социальной неизбежности - очень эффективное средство для успокоения своей совести. Его действие заключается в том, что оно снимает ответственность с плеч всякого, по настоящему в него верящего."
"Разрешение описанной дилеммы состоит в отказе от правил игры, ее породивших. Это справедливо и для множества других дилемм. Для этой дилеммы имеется следующее правило: спасение мира (это именно то, о чем я толкую) зависит от обращения остальных к правильным идеям. Это ложное правило.
Спасение мира зависит только от отдельного человека, для которого это его мир. Во всяком случае, каждый человек должен вести себя так, как будто будущее мира, всего рода людского всецело зависит от него. Все меньшее представляет собой уклонение от ответственности и само превращается в дегуманизирующую силу, поскольку это меньшее побуждает личность относиться к себе просто как к актеру, участвующему в драме, которая написана неизвестно кем, как к чему-то, не достигшему уровня целостной личности. А все это - истоки покорности и бесцельности."
Как вы поняли, книга совсем не об искусственном интеллекте, как мне (да и вам) показалось из названия. Точнее, она о соотношении машинного и человеческого, о месте и роли науки и о предназначении человека. Вот такой мощный замес. Кстати, я сейчас вижу, что книга написана, в том числе, и под влиянием Генри Д. Торо - но тогда я ещё о нём не знал.
Сказать, что эта книга на меня повлияла - ничего не сказать. Она меня перевернула вообще. Всякие идеи про компьютерное моделирование человека (и замену человека ЭВМ) я похерил навсегда.
В навеянной Вейценбаумом работе "Искусство без ЭВМ" в 1983 году я написал вещь для себя на тот момент программную:
"Обычно рассматривается вопрос о возможности чего-то. Например, может ли машина писать стихи. Ну, и начинают ломать копья: может - не может. Но, кроме вопроса о возможности, есть еще как минимум два вопроса:
Нужно ли это делать?
Хорошо ли так делать?
То есть, существует ли практическая необходимость в этом и моральны ли будут наши действия, если мы будем это делать. За примером того, как эти вопросы, особенно второй, забываются, далеко ходить не надо. В начале сороковых годов поняли, что можно сделать атомную бомбу. Люди, делавшие ее (Оппенгеймер и т.д.), искренне считали, что делать ее нужно, чтобы опередить немцев. Однако мало кто из них задумывался над вопросом, а хорошо ли делать бомбу, способную вмиг уничтожить несколько тысяч человек, и что получится, если таких бомб наделают достаточно много. Современного ученого в основном интересует вопрос: "можно ли?". Что это нужно, он доказывает сам, чтобы его финансировали (знаете такую поговорку: наука - удовлетворение личного любопытства за государственный счет?). На вопрос "хорошо ли" он гордо отвечает, что прогресс не остановишь."
Но было и другое последствие: Я стал сомневаться в том, что то, чем я тогда занимался - программирование вообще и технология программирования в частности - нужно и хорошо. В конечном счете Вейценбаум стал одним из катализаторов моего кризиса среднего возраста: он выбил из-под меня табуретку, на которой я стоял: мою профессиональную деятельность, то, на что я потратил много сил и то, в чём я добился несомненных успехов. Дальше уже покатились сомнения во всём остальном. Но в то же время он вместе с Толстым (а потом и Торо) дал мне и опору, то есть твёрдое и спокойное убеждение. Один из краеугольных камней моего мировоззрения - это книга Вейценбаума.
10. Флешмоб про десять книг, которые потрясли меня.
В советское время с бумагой была напряжёнка. Как, впрочем, и со всем остальным. На литературу её не хватало, потому что бумага шла в основном на издание всякой макулатуры типа речей Брежнева. А чтобы купить литературу, наоборот, надо было сдать двадцать килограммов макулатуры. Тогда ты получал талон и мог купить какую-нибудь дефицитную книжку. По правде говоря, талонная литература в основном была ориентирована на обывателя - "Женщина в белом", "Виконт де Бражелон", этот, забыл... про королей-отравителей... ну и всякое такое. Но иногда встречались хорошие книги - например, сборник "Зарубежная повесть". Там был и Дюренматт, и Сэлинджер, и кто-то ещё, кого я не запомнил, но на меня большое впечатление произвела "Женщина в песках" Кобо Абэ.
Наверняка вы все её читали. История энтомолога-любителя, который нечаянно попал в деревушку, смысл которой - борьба с дюнами, да так там и остался навсегда. Википедия говорит, что он там обрёл настоящую свободу, но я, тогда (в 1975) двадцатилетний, увидел там совсем другое: свою будущую жизнь, которая будет наполнена унылой рутиной, вот этим самым разгребанием песка. И герой, по моему мнению, не обрёл там свободу, а просто сдался и смирился с этой рутиной. Тогда я сказал себе, что у меня никогда такой жизни не будет. Её и не было в результате. Однообразной работы было полно - хоть разгребание мемориальского архива, хоть сайт Столбы, который потребовал многолетнего сидения на заднице - но она не была рутиной.
Я сегодня достал книгу с полки (ту самую) и перечитаю её, наверное. Может быть сейчас, через полвека, я увижу в ней что-то другое. А может, и не увижу. А может, и перечитывать не стану - всё равно я тогда принял правильное решение.
11. Флешмоб про десять книг, которые потрясли меня.
Э, стоп. Как это одиннадцать? Флешмоб про десять!
А вот так. Автор этой книги сказал бы - что за предрассудки? Кто и когда решил за тебя, что книг должно именно десять? И что это должны быть именно книги? С чего это ты должен играть по чьим-то правилам? Устанавливай для себя свои.
Ну, или дословно: "Когда я пытаюсь заказать себе одежду определенного фасона, портниха важно говорит мне: «Таких сейчас никто не носит», не уточняя, кто не носит, и словно повторяя слова авторитета, безличного как Рок. Услышав ее торжественную фразу, я погружаюсь в раздумье, повторяя про себя каждое слово в отдельности, пытаясь добраться до сущности и уяснить себе, кем мне приходятся эти Никто и почему они так авторитетны в вопросе, столь близко меня касающемся. И мне хочется ответить ей так же торжественно и таинственно, не уточняя, кто такие «никто»: «Да, действительно, до недавних пор никто не носил, но сейчас начали»."
Или он сказал бы так: "Никогда не поздно отказаться от предрассудков. нельзя принимать на веру, без доказательств, никакой образ мыслей или действий, как бы древен он ни был. То, что сегодня повторяет каждый, или с чем он молча соглашается, завтра может оказаться ложью, дымом мнений, по ошибке принятым за благодатную тучу, несущую на поля плодоносный дождь."
В общем, Генри Д. Торо - это для меня учитель независимой мысли. Я бы цитировал его километрами, но лучше дам ссылку на свой конспект 1985 года.
Конечно, на Торо я вышел с подачи Л.Н. Толстого - тот его очень любил. "Уолден" задал планку независимости суждений, но для меня ценен не только этим. Я в то время много думал про материальные потребности, читал Руссо с Эпиктетом и тяготел к стоицизму. Социализм я порицал не столько за дефицит материальных благ, сколько за слишком большое значение этих самых материальных благ для людей. В какой-то момент я даже взялся читать классиков марксизма-ленинизма, но не дочитал даже первые томА. Ленин не являл из себя кладезь мудрости, а только грязно ругался, а Маркс с Энгельсом лажанулись в основополагающем труде "Немецкая идеология". Казалось бы, они претендовали на научный подход к истории, однако буквально на первых же страницах вместо аксиомы заложили произвольное предположение. Собственно, весь исторический материализм строится на том, что человек должен размножаться, иметь пищу, одежду и ещё кое-что - и что его материальные потребности растут. Если по первым двум пунктам возражений нет - они объективны и проверяемы, то по третьему - есть. Материальные потребности - вещь совершенно субъективная, захочет человек - и будет их увеличивать, а не захочет - и не будет. Торо, кстати, по этому поводу сказал прекрасно:
"Есть вещи, которые составляют предмет первой необходимости только в некоторых кругах, в других они являются предметом роскоши, а в третьих и вовсе неизвестны.
Богатство человека измеряется числом вещей, от которых ему легко отказаться."
Или вот его определение необходимых потребностей: "Под жизненными потребностями я разумею то из добываемого человеком, что всегда было или давно стало столь важным для жизни, что почти никто не пытается без этого обойтись, будь то по невежеству, или по бедности, или из философского принципа."
Математику невыносимо было видеть, как большая теория строится на произвольном утверждении. К тому же я жил среди плодов этой самой теории и уже понимал, что она ошибочна.
Обе книги - и "Уолден", и Немецкая идеология" были написаны (или начаты) в одном и том же году - 1845, поэтому я написал работу, которую назвал сначала "1845", а потом - "Суета сует". В ней я детально сравнивал идеи Маркса-Энгельса и Торо, начиная с подхода и кончая последствиями. Конечно, там есть вещи довольно наивные, но в целом работа эта была для меня очень важной. Хотя я и не был убежденным марксистом - так, обрывки и отрывки в школе, университете и ВУМЛе, но именно тогда я попрощался с марксизмом как с философией, которая может объяснить мир. А идеи Торо, наоборот, принял глубоко и руководствуюсь ими до сих пор.
В этом труде я родил фразы в духе Торо, которыми и сейчас горжусь:
"Разделение труда зашло слишком далеко, но труд разобраться в собственной жизни должен быть выполнен лично. Философские вопросы имеют для меня не абстрактный, а вполне практический смысл. Вполне возможно, что положения, высказанные далее будут ошибочны. Но это будут мои ошибки, а не взятые взаймы. Мои желания скромны - я хочу истины."
"Вся материальность этих потребностей заключается в том, что предметы, их
удовлетворяющие, принимают вполне материальную форму: телячья котлета,
телевизор, шифоньер.
И, когда мы хотим телячью котлету, мы хотим не есть, т.е. поглощать определённое
количество калорий, а хотим именно телячью и именно котлету. Т.Е. мы хотим,
чтобы форма еды соответствовала некоторому образу, созданную нашим воображением.
Мы видим, что так называемые материальные потребности ничем не отличаются в этом
смысле от других не- естественных потребностей: от потребности общения,
например. Мы хотим, чтобы отношения других людей к нам строились так, как мы это
себе представляем. Суть одна: мы мысленно создаём некий образ требуемого и
удовлетворение потребности заключается в соответствии материального предмета
этому образу - но не в самом предмете."
"Итак, прежде чем решать какую-либо задачу, нужно выяснить, а нужно ли её
решать.
"Так как мне туда войти?" - спросила Алиса.
"Стоит ли - вот в чём вопрос!" - ответил Лягушонок.
Проблема, возможно, состоит не в том, что люди неправильно решают проблемы, а в
том, что они решают не те проблемы, которые нужно."
12. Флешмоб про десять книг, которые потрясли меня.
Герман Гессе. Степной волк.
Вообще-то это было "Избранное" Гессе. Там кроме "Степного волка", был ещё, как минимум, "Курортник", но он тогда как-то совсем не запомнился (впрочем, об этом чуть позже). А вот "Степной волк" - запомнился и ещё как. Я читал эту книгу в октябре-ноябре 1980, в состоянии "всё не так, ребята!". Что именно было не так, я не знал. Но всё было не так. Я делал что-то не то и не так, хотя делал всё вроде бы правильно. Сейчас я думаю, что я просто не чувствовал себя свободным. И когда я добрался до "Степного волка", то просто орал молча: "да это ж про меня, какие к чёрту волки!". И вот эта рассудочность, и куча "я"...
Кстати, под впечатлением Гессе и Успенского (у Гурджиева тема многих "я" тоже важная) я написал тогда шизофренический стих (он длинный, приведу только кусочек:
Их много - я всегда один,
Я этим "я" не господин!
Ведут туда, ведут сюда,
Бросают скопом иногда:
Тогда, пустой, как скорлупа,
Я рву рубаху до пупа,
И, волком взвыв, кладу я путь
Куда-нибудь...Куда-нибудь...
Вот это отчаяние, желание свободы, желание вырваться - куда-нибудь, куда-нибудь - это прямиком из "Степного волка".
Ну, оно и рвануло. Точнее, я рванулся во все стороны разом, меня и разорвало.
По жизни на своих на двух
Топал,
А нынче вышло - мордой плюх
Об пол!
Вот досчитал до девяти
Лежа...
Зачем вставать, куда идти,
Лёша?
Если кто ещё не понял, я рассказываю про кризис среднего возраста, катализатором которого был, с одной стороны, Вейценбаум, а с другой стороны - как раз Гессе.
Гессе вообще оставил во мне глубокую борозду. Кроме "Степного волка", ещё и такая замечательная вещь, как "Сиддхартха" (да и вообще восточный цикл - наконец-то мне европейским языком рассказали про восточную философию, которая в оригинале не зашла от слова "совсем"), и забытый сначала "Курортник".
С этой вещью история вообще смешная. В девяностом я написал "Скучно в городе Пекине". Вернее было бы сказать, что не я написал, а она сама написалась. Повесть неслась из меня ночью в промерзшем номере гостиницы в Абакане, я еле успевал записывать и совсем не успевал осмысливать. Потом прочитал и удивился. Заметно, что повесть навеяна "Степным волком", там даже прямые отсылки есть:
"И, кстати, вспомнил я, ведь именно так вылечили Гарри, степного волчару,
брата твоего по крови. Именно так, и именно от этого. Приходит это Гарри как-то
домой, а там в постели - этакий бутон (не помню, как звать: не то Мария, не то
Гермина).
Нет. Не хочу. Я хочу свернуться калачиком и так лежать, и чем дольше, тем лучше.
Поймать бы золотую рыбку. Чего тебе надобно, в меру упитанный мужчина в расцвете
сил? Рыбка! Золотая моя! Выбей из меня мозги, до последней завитушечки! И веди
меня к реке, и положи меня в воду, и научи меня искусству быть смирным..."
Но оказалось, что и "Курортник" приложил руку к этому произведению, хотя я его на тот момент не помнил совсем - видно, застрял в подкорке. Когда я перечитал "Курортника" где-то в девяностых, то поразился совпадениям ситуаций, стиля и даже речи. Даже заболевание у героев одно и то же. Гессе описывает свою болезнь со знанием дела. А я в момент написания «Пекина» об остеохондрозе не знал ничего, кроме названия. Я допытывался у знакомых больных, что они чувствуют. Это было всё равно, что слепым ощупывать слона. Один говорил: голова болит. Другой - в ногу стреляет. А главный герой у меня должен был страдать остеохондрозом, это самый распространённый диагноз в Белокурихе. В 1994 году я узнал на себе, что это такое, - и мигом нашёл нужные слова, и успел в последний момент вставить их в уже свёрстанную книжку “Полночное солнце”, где, собственно, “Пекин” впервые и появился. Вот эти слова:
«Кошмарная болезнь. Представьте, что у вас в заднице болит зуб. Во рту - просто пошел бы и вырвал. А что делать с задницей?»
Сравните у Гессе: «... по меньшей мере трое или четверо коллег-ишиатиков, их легко было распознать по опасливому подтягиванию зада, нерешительной поступи и несколько беспомощной и плаксивой игре физиономии, сопровождавшей их осторожные движения».
И курортные нравы, конечно. Баден-Баден двадцатых неотличим от Белокурихи восьмидесятых. В общем, если бы Гессе не написал "Курортника" за тридцать лет до моего рождения, я бы решил, что он у меня его слямзил. Но по факту получается, что это я у него слямзил сразу два произведения.
13. Флешмоб про десять книг, которые потрясли меня.
Владимир Маканин. Портрет и вокруг.
В начале 1980 года я увидел на конечной остановке в Академгородке Карла Керимбаевича Джансеитова, того самого, который сделал меня математиком. Он читал какую-то книжку, книжка ему явно нравилась. Я извернулся и посмотрел-таки обложку: "Владимир Маканин. Ключарев и Алимушкин". Керимбаич говна читать не станет, подумал я и вскоре нашёл эту книжку в библиотеке. С тех пор Маканин стал моим любимым современным писателем. Я собрал и прочитал его всего или почти всего. Оказалось, кстати, что он приятель Джансеитова, они учились вместе. И что Маканин математик. Это заметно, кстати, по его прозе, я даже пытался подражать его безэмоциональному стилю и беспощадному анализу.
Была у него вещь, которая сильно на меня повлияла. Это "Портрет и вокруг". На всякий случай напомню сюжет. Некоему выпускнику сценарных курсов, а теперь писателю, тоже выпускница сценарных курсов, жалуется, что бывший руководитель этих сценарных курсов, мэтр и знаменитость, присвоил у неё наглым образом сценарий и получил за него деньги. И этот самый писатель берётся выяснить, а как обстоят дела у других выпускников. Вооружается магнитофоном в портфеле (вещь по тем временам крайне редкая), ходит в гости и выясняет обстоятельства.
И выясняется, что да, у некоторых из них он тоже спёр сценарий. А у других всё по честному, взял только свои, за руководство. А у некоторых и вовсе - переработал слабый сценарий, фактически переписал его заново - и не взял ни копейки.
То есть он не злодей. Точнее, злодей, но иногда.
Но он и не честный человек. Точнее, честный, но иногда.
И он не бессеребреник. Точнее, бессеребреник, но иногда.
Он, оказывается, был разным в разное время. и был способен поступать очень разно, так что никакой ярлык к нему не приклеишь.
Я помню, на меня это произвело большое впечатление. С тех пор я не использую термины "а, они все такие" или "а, он вообще такой". И примеров таких людей я встречал немало. Взять хотя бы Завенягина, к нему с линейкой не подойдёшь. Да, в Норильск его отправили как в ссылку, а перед этим чуть не расстреляли. Да, стал потом заместителем Берии. Да, в Норильлаге спасал зэков, особенно из интеллигенции. Да, при нём в Норильлаге проводили расстрелы. И так далее. Фигура объёмная и сложная.
Собственно, с любым человеком так. Любой из нас может вспомнить в своей жизни случаи, за которые стыдно, и случаи, которыми можно гордиться. А ты - тот же самый. Ну да, развивался, но - ну да, зигзагами. Где-то дал слабину, где-то не дал.
Если какой-нибудь писатель с диктофоном в кармане возьмется собирать таким же образом обо мне, он тоже узнает много противоположного. И всё это будет правдой (хотя, конечно. иногда не совсем правдой, или даже совсем неправдой, но какая разница, если такое мнение есть).
В общем, я, помня эту повесть, стараюсь подходить к людям именно так, объёмно. Головой. Но душой не получается. Человек, однажды потерявший моё доверие, лишается его навсегда. Я не испытываю к нему ненависти, да и вообще каких-либо чувств. Он просто для меня исчезает. Бывает, я вообще считаю его умершим и удивляюсь, встретив его где-нибудь и с трудом узнав. Умом-то я, конечно, понимаю, что на самом деле он бывал всяким и, может быть, даже в целом неплохим, но вот как раз в том случае...
14. Флешмоб про десять книг, которые потрясли меня.
Бомарше
Я намеренно не называю произведение, хотя тут и пьесы (особенно "Женитьба
Фигаро"), и "Мемуар". Но тут не только сам Бомарше, но и "Лисы в винограднике"
Фейхтвангера.
Надо заметить, что я абсолютно не театрал и спектаклей по пьесам Бомарше не
видел, если не считать великолепной постановки Театра сатиры, которую иногда
показывали по телевизору. Я их все читал. Это относится не только Бомарше -
Чехова, к примеру, я читал всего, а видел, опять-таки по телевизору, один-два
спектакля.
Но Бомарше интересен не пьесами, хотя и пьесами тоже. Я на него вышел "сбоку", через Фейхтвангера. А "Лис в винограднике" стал читать потому, что читал тогда всё о знаменитостях прошлого, пытаясь понять, как они работали над собой. Кстати, работали над собой они примерно одинаково - есть талант от природы, добавим мощную рефлексию и феноменальную усидчивость - и в результате имеем Личность. Фигура Франклина с его франклиновским дневником стояла особо (я около года вёл франклиновский журнал, это не для слабонервных).
Да и вообще "Лисы" познавательная вещь. Вся эта история со становлением Штатов и ролью в этом Франции... И вот именно в "Лисах" открылась феерическая фигура Бомарше, свободного человека в несвободной стране (с). Человек занимался бизнесом, писал пьесы и занимался ещё много чем. Решал - и делал. Считал, что английские колонии должны быть свободными - вложил силы и деньги, отправил в Америку оружие и обмундирование. Америка, его, кстати, в итоге кинула, но пусть это останется на совести Америки.
Помню, как на ежедневных чаях на работе мы спорили про "Женитьбу Фигаро". Коллеги считали это любовным водевилем, а я доказывал, что это вещь по тем временам подрывная: ну как так, какой-то безродный Фигаро крутит-вертит дворянами и высмеивает их. Один монолог Фигаро чего стоит! Кажется, я их не убедил.
В 1990, когда я уже ушёл в кооператив (Бомарше, кстати, тоже сыграл в этом
роль), написал программную статью "Хватит болтать, работать надо!", в которой
есть абзац про Бомарше:
"Тут самое время рассказать мою любимую историю. Во времена жуткого феодализма
некто Бомарше написал пьесу "Женитьба Фигаро", насквозь антифеодальную. По тем
временам это было что-то вроде "Архипелага". Естественно, король не дал
разрешения ЭТО опубликовать. Бомарше был человек не бедный, он взял да купил
типографию (во времена жуткого феодализма это можно было сделать). Тогда король
запретил продавать этой типографии бумагу (знакомо, да?). Бомарше просчитал на
ход вперед, купил рощу и бумагоделательную фабрику. Рощу он срубил, наделал из
нее бумаги и издал-таки свое диссидентское произведение, чем внес немалый вклад
в дело Французской Революции 1789 г.
Представляю, чем бы кончилось дело, если бы Бомарше вместо этого вышел на площадь, разорвал рубаху до пупа и сказал о короле все, что он думает. Это было бы очень по-русски, но Бомарше был француз..."
Как потом выяснилось (когда я внимательно перечитал "Лис"), я был неточен.
"Женитьбу Фигаро" Бомарше не издавал. Он добивался её постановки, это была та
ещё битва, и эта постановка, действительно, сыграла большую роль во французской
революции - она показала, что власти короля больше нет. А вот история с рощей и
бумагоделательной фабрикой произошла раньше, когда Бомарше издавал сочинения
Вольтера, тоже диссидентские. В общем-то, по сути я всё правильно написал,
только немного напутал.
Что же дал мне Бомарше - так это понимание бизнеса. Бизнес - это усилитель. Он
кратно увеличивает возможности, а дальше уже зависит от человека, какой он есть,
такой и усилится (вспомнился что-то "Пикник на обочине"). Мельниченко будет
коллекционировать яхты, Бомарше помогать Америке и издавать Вольтера, Зимин
создавать фонд "Династия", Ходорковский - Федерацию Интернет-образования, а Вася
Пупкин накупит себе тёлок и бухла сколько захочется. Сущность человека остаётся
той же, только кратно увеличивается.
Для меня бизнес всегда был средством для реализации своих проектов, таких как Столбы.ру (хотя тогда было несколько проектов помельче - например, мы выкладывали в сеть номера журнала "День и ночь" задолго до возникновения "Журнального зала"). Не говоря уже о том, что и сам бизнес был не унылым зарабатыванием денег, а творческим проектом. Или, скажем, "Мемориал" в Красноярске никогда не нуждался в помещении, интернете, канцтоварах и т.д. - мой кабинет заодно был и офисом "Мемориала", и ресурсы фирмы помогали решать большинство задач, мы практически обходились без грантов. Я руководствовался тем пониманием бизнеса, которое было у Бомарше, он был живым примером того, что так можно и нужно.
В заключение - о "Мемуаре" Бомарше, вещи незаслуженно малоизвестной. У него была длительная и тяжелая тяжба, причем с судейским сословием, которую он, конечно, проиграл. Причем правосудие в тогдашней Франции ничем не отличалось от Басманного. Забавная такая деталь по части доказательности. Всё время, пока происходили эти события, Бомарше, вообще-то, сидел в тюрьме. Ну не так сидел, как сейчас - сейчас "закрыли" бы его наглухо. Иногда он из тюрьмы по каким-то делам, связанным с его уголовным делом, выходил, но его обязательно сопровождал пристав, куда бы он ни шёл. А суть разборок с судьёй Гёзманом была именно в том, что Гёзман утверждал, что Бомарше получил от него несколько аудиенций, а не одну. А Бомарше утверждал, что одну - вот, при мне всегда был пристав, он может подтвердить. И пристав подтверждал - он его ни на минуту не отпускал от себя. И суд принимал аргументы Гёзмана, наплевав на Бомарше (что понятно), и на пристава - лицо, между прочим, официальное. Это, по идее, стопроцентное алиби, но для корпоративной судейской солидарности - пустой звук.
Кончилась история феерически: "Мемуар" Бомарше был казнен палачом на площади. Ну то есть буквально казнен - книги были разрублены топором и потом сожжены.
А что это был за "Мемуар"? Это не мемуары в нынешнем смысле слова. Он просто описывал ход процесса. Противная сторона постоянно врала, меняла показания, а Бомарше просто это фиксировал в своём "Мемуаре" и публиковал его периодически. Это не сильно повлияло на решение судей (разве что вконец завравшуюся жену Гёзмана отправили в монастырь, а её мемуар тоже казнили на площади, но самого судью не тронули).
Я этот приём Бомарше использовал в 2000 году, когда в красноярском тырнете разгорелся большой скандал, в котором я был одним из главных действующих лиц. Скандал отчасти выходил и в оффлайн - поучаствовал в этом, увы, "Комок" и даже федеральная "Компания". Я создал специальный сайт и просто транслировал (в том числе скринами) там всё, что говорили мои противники - а они врали, меняли показания, удаляли или изменяли материалы сайта. Я это всё не комментировал или комментировал сухо. Зачем слова, когда люди сами себя прекрасно секли.
Вообще в интернетовских битвах этот метод, кажется, единственно верный, его надо осваивать и применять..
15. Флешмоб про десять книг, которые потрясли меня.
Андрей Нуйкин. Идеалы или интересы.
Тут какой-нибудь дотошный читатель скажет - как так? Это ведь не книга. Это ведь статья в "Новом мире" в 1988 году? Генри Д. Торо, сидящий во мне, ответит: а какая разница? Ну, статья. А будь она издана книгой, было бы щитово? А, кстати, она потом издавалась в виде книги, вот вам картинка внизу. Какая тебе, в принципе, разница, гроб ты повапленный, сказал бы я этому читателю. Главное - суть: что из прочитанного меня потрясло и изменило, подвигло к каким-то действиям, правильным или нет.
Кстати, чтобы два раза не вставать. Я не буду здесь рассказывать о замечательных книгах и авторах, которые, да, замечательные, но они меня ни на что не подвигли. К примеру, я нежно люблю Лескова и всего его прочитал не по одному разу. Я ценю Стивена Кинга как превосходного реалиста и бытописателя американской глубинки, и на сто процентов согласен с его книгой "Как писать книги". И, конечно, Довлатов, Мелвилл, Алешковский, Бунин, Шаламов, Эртель, Русаков, Горенштейн, Астафьев... далее прилагается список на стопиццот страниц, замучаешься читать, не то что писать. Я много чего читал, но книг, которые изменили мою жизнь, не так много.
Так что всё-таки о Нуйкине. Статья была полемической, основной противник - журналистка "Комсомолки" по фамилии, кажется, Скойбеда, которая неутомимо клеймила мещанство. Нуйкин же как дважды два доказал, что за пламенной коммунистической пропагандой стоит обыкновенный интерес класса бюрократии, которая все семьдесят лет уничтожала главного своего экономического конкурента – средний класс. Статья эта научила меня очень важной вещи: если где-то громко кричат об идеалах, ищи интерес – и не ошибешься.
Но это было не главное. До этой статьи я был скорее на стороне Скойбеды - конечно, я никого не обличал, но, как положено стоику, сторонился вот этого всего - ковров-сервантов-дефицитов. Мои претензии к социализму были как раз в том, что слишком много жизненных сил приходится тратить на добывание необходимого (пищи, одежды, жилья) и в том, что люди придают вещам слишком большое значение (может быть, как раз потому, что на них приходится тратить слишком много жизненных сил).
Получалось, что создание среднего класса должно решить эту дилемму - в нормальной рыночной экономике удовлетворение жизненных потребностей не будет требовать много жизненных сил. Я имею в виду именно жизненные потребности по определению Торо: "то из добываемого человеком, что всегда было или давно стало столь важным для жизни, что почти никто не пытается без этого обойтись, будь то по невежеству, или по бедности, или из философского принципа."
В принципе, даже в уродливой и перекошенной российской экономике это в какой-то момент получилось. Те, кто хотел и умел - построили для себя другую жизнь. Те, кому дороже были их идеалы (которые на самом деле были не их интересами), оказались на обочине, но это был их выбор. Другое дело, что сейчас ситуация развернулась на 180 градусов, и под крики об идеалах снова удовлетворяются интересы бюрократии, а средний класс целенаправленно уничтожается. Ровно по той же причине, по которой когда-то уничтожался НЭП: свободный предприниматель - это политическая сила, а в вертикальном государстве допускается только одна политическая сила.
Но в 1988 году всё это было не очевидно и требовало осмысления. Я долго (почти год) колебался, а потом судьба решила всё за меня - после истории с НИИ и капустой в конце 1989 года мне всё равно надо было увольняться, и я ушел не в госконтору, а в кооператив "Демос", который был мне по духу очень близок, и начал там строить средний класс единственным известным мне способом, то есть становиться самому средним классом. Конечно, это решение было не на пустом месте - сработали Нуйкин с Бомарше. Да и Эбботт тоже - уход в бизнес был выходом из плоскости.
Кстати, никакого противоречия со стоицизмом в этом не было. Доход, да, увеличился в разы, но потребности остались прежними. Прошло тридцать лет, я живу в той же квартире, так же хожу пешком, а самая дорогая вещь в доме - это стиральная машина. Но важнее другое: обеспечение жизни перестало требовать много жизненных сил (пошёл в магазин да и купил), а у меня появились ресурсы, которые я могу использовать по своему разумению (привет Бомарше).
А не будь статьи Нуйкина - кто его знает, как бы оно сложилось...
16. Флешмоб про десять книг, которые потрясли меня
Это последний пост в этой серии. Число хорошее, круглое - 16. Да и не могу вспомнить сходу книгу, которая заставила меня что-то сделать. Хотя, как и писал в прошлом посте, книг и авторов, которых я люблю - не одна сотня.
Удивительно, но в этом списке не оказалось ни одной книги про репрессии. Но дело в том, что я занялся темой репрессий до того, как прочитал первые книги про репрессии. И эти книги дополняли моё понимание, да, расширяли, да - но я не могу сказать, что они меня на что-то подвигли. Может быть, можно было бы выделить отдельно "Архипелаг ГУЛаг", поскольку он задал матрицу. Это такая периодическая система репрессий, в которой возможно уточнение каких-то моментов и даже открытие новых элементов, но в целом классификация выстроена.
Так что всё-таки я завершаю серию не этими книгами, а, как ни странно, Биллом Гейтсом.
Я прочитал эту книгу в 1998 году и не помню из неё ничего кроме одной фразы. Гейтс говорил там о телевидении будущего. Вот, к примеру, говорил Билл, смотрите вы по интернет-телевизору репортаж о прибытии президента. Вот он спускается по трапу, а у него кто-то из-за плеча выглядывает. Вы кликаете по этой выглядывающей физиономии, и вам выдается полный расклад - кто это, ссылки на разные материалы о нём и т.д. Вот эта фраза произвела на меня очень большое впечатление.
Тут надо сказать о контексте. 1998 год. Интернет безвиден и пуст. В красноярском интернете болтается полтора десятка сайтов, да и то половина из них сделана нашей же веб-лабораторией. Почти все эти сайты сделаны как одноразовые рекламные щиты и не предполагают обновление. Было даже в Рунете такое объединение ЕЖЕ, куда принимали только немногочисленные сайты, которые регулярно обновлялись, я туда со своим Сталкером тоже входил.
Как ни странно, гипертекст в тогдашних сайтах был только в меню, сами
страницы выкладывались как плоские подобия бумажных носителей. Хотя, конечно,
пионеры рунета поупражнялись в создании гипертекстовых произведений, но дальше
это не пошло.
И да, какое нафиг интернет-телевидение, когда интернет был такой, что
выкладывать на сайте неоптимизированные картинки, или картинки размером больше
300 пикселей считалось неприличным - они слишком долго качались.
В общем, слова Гейтса казались розовым бредом. Тем не менее у меня зудело. Несколько месяцев назад мы запустили сайт Красноярского "Мемориала", я смотрел на него глазами Гейтса и видел, чего там не хватает - увязки материалов между собой, в том числе привязки к различным рубрикаторам. Потом, со второй версии сайта, этот процесс пошел и идёт до сих пор, но сегодня речь не об этом.
В конце концов моя идея оформилась окончательно в таком виде: есть материал (неважно, текстовый, изобразительный или видео), а есть различные рубрикаторы - тематические, хронологические, персональные и т.д. И мы не просто выкладываем материал, а сразу привязываем его к рубрикаторам. Упоминается в материале человек - ссылка на него появляется в материале, упоминается событие - тоже ссылка на него. Схема работает и в обратном порядке - найдя, например, в справочнике человека, мы получаем и ссылки на все материалы, в которых он упоминается.
Сейчас-то этим никого не удивишь, но для 1998 года это было очень революционное решение. Я решил сделать сайт "Столбы" по этой технологии, но никак не мог объяснить руководителю веб-лаборатории, чего я хочу. Я объяснял на словах, написал техзадание, он то не понимал, о чем речь, то говорил, что это невозможно, а потом вдруг резко уволился и ушёл в "Комок". Как я потом узнал, он всё прекрасно понял, в "Империуме" выдал идею за свою и создал там информационную систему по моему техзаданию. Но всё равно он опоздал - сразу после его ухода мы нашли на стороне юного программиста Женю Маменко, который всё понял сходу и запрограммировал за пару недель, так что вскоре мы уже подарили городу сайт "Столбы.ру". Была презентация, мы с Пимашковым жали друг-другу руки и всякое такое.
Вот этот сайт для меня значит очень много. Помимо чистого удовольствия (когда я с ним работаю, то как будто на Столбы сходил), он много дал для понимания электронной краеведческой работы - например, любой краеведческий сайт такого типа должен иметь три рубрикатора: Персоны, Объекты и События, к которым и привязываются все публикуемые материалы.
Задолго до web 2.0 мы на этом сайте использовали то, что потом стало называться тэгами, да и вообще он намного опередил время. Сейчас-то он, конечно, напрочь устарел (неудивительно за двадцать-то лет), и общество столбистов во главе с Муравьём сейчас его переделывает. Но они обещали мне, что вот этот принцип разметки материалов останется, и наработанная база сохранится.
А вообще эти идеи, конечно, развились до невероятного. То, что сделали мемориальцы в проекте "Та сторона"(http://tastorona.su) - это фантастика. Там увязка выполнена прямо в тексте, то есть реализованы библиотеки смыслов, о которых я мечтал в 2000 году в статье "Гипертекст умер. Да здравствует гипертекст!"
К слову, того, о чем мечтал Билл Гейтс в девяностые насчёт клика по выглянувшей голове, пока что не произошло, хотя дело к тому идёт.
Писал пост про Бомарше, пошарился по своему сайту, потому что я что-то про него писал. Но натолкнулся на вот этот пост 2011 года, ещё в ЖЖ. И сам с собой опять согласился. Тем более что стук топора сегодня не шибко-то раздавался.
Вот этот пост.
------
28 мая. Вишнёвый сад
Четвёртый пост за день. И ни разу пальцем о палец не ударено, чтобы сделать
что-нибудь по работе. Сперва еле проснулся - в первом часу. Потом болела голова.
Потом она болела опять. Потом попытался почитать Бомарше, но уснул. Потом
проснулся, погонял шарики, поскольку ни на что более не был способен, и
посмотрел по "Культуре" ленкомовский "Вишнёвый сад". Под томское пиво "Крюгер".
Кажется, впервые я эту пьесу видел, а не читал. А читал последний раз тридцать лет назад, во времена книжного дефицита. Занесло меня каким-то боком в Тайшет, в отпуске. А в Тайшете - вот они, синенькие томики Чехова. Все. ПСС, то есть. В "Букинисте", конечно. Тут же купил и весь отпуск читал. На сеновале. Отпуска как раз хватило на всё ПСС.
Не помню, честно, тогдашнего впечатления от "Вишнёвого сада". Наверное, не сильно отличалось от школьного, по программе. А сейчас, кидайте в меня копчёными какашками, я на стороне Лопахина. Его вполне таймменеджерское "время материально", эх! И, заметьте, он честно хотел помочь, и только потом купил. А вот эти "в Париж, в Париж" и "глубокоуважаемый шкаф" уже всю плешь проели на форумах и в пьяных разговорах. Дело надо делать, господа, а не со шкафами общаться.
А точнее, я давно на его стороне. Хотя и с нюансами. Вот "New Пигмалион" - на самом деле вариация не на тему Шоу, а на тему Чехова. Но никто пока что не ответил на вопрос из пятой главки "4.Какую фамилию носит Лопахин?" И никто не обратил внимания на фамилию главной героини - Раневская. "Вишнёвый сад" 21 века не удался...
А вот сегодняшний день, блин... Не слышен был сегодня стук топора. Ни хрена не сделано... Один только глубокоуважаемый шкаф.
Избранные посты из блога. 2020 г.
Опубликовано: Блог
© Алексей Бабий 2019