Собственно, всё началось задолго до "Мемориала", в начале восьмидесятых. Мне было двадцать пять с небольшим, система учёта времени довольно быстро делала из меня другого человека. Меня стали интересовать вещи, которые до того не интересовали. Например, история семьи.
Дед по отцу, Фёдор Савельевич, был тогда ещё жив, но рассказывал не всё. Дед был смекалистым человеком - в 1930 году понял, чем дело пахнет, ночью сам себя раскулачил, тихо снялся со своего украинского хутора и подался со всей семьёй на восток. И это было правильно - хозяйство всё равно отберут, а уехать лучше своим ходом, чем в качестве спецпоселенца. Я вот сейчас это очень хорошо понимаю. А он сообразил тогда.
На Дальний Восток он попал не сразу. Добрался до Сибирского края, устроился в Чернореченской вагонником (как уж он схитрил, не знаю - теперь- то мне известно, что лишенцев на железную дорогу не принимали), но вскоре пришлось бежать дальше. Дед не выпустил состав из-за неисправных букс и ему стали шить саботаж. А выпустил бы, состав бы загорелся, - и шили бы уже диверсию. Так что он опять снялся ночью с семьёй, уехал в Благовещенск и там устроился уже кондуктором. Потом перебрался под Читу. Кондуктором он и проработал до конца жизни.
В том, что он был "кулаком", так до конца жизни мне не признался. По сути, всё, что я сумел вытащить из него и других родственников , изложено в предыдущем абзаце. И то, на самом деле он сказал только, что уехать пришлось из-за нехороших людей и - ночью. Остальное я уже потом восстановил по разным обмолвкам. Например, он говорил, что когда нанимал работников, первым делом их сажал за стол. Кто хорошо ест - тот и работать хорошо будет. Не знаю, насколько верна связь между аппетитом и качеством работы, но тут он проговорился, что нанимал батраков.
Несколько лет до школы я жил с дедом и бабушкой. Это было время абсолютной вольности и творчества - я был предоставлен самому себе, придумывал себе игры из катушек из-под ниток, спичечных коробков (без спичек или с обгоревшими) и пластмассового грузовичка без колёс размером со спичечную коробку. В доме разговаривали по-украински. Это мне сильно пригодилось через много лет, когда я стал часто ездить в Киев, и там не только понимал всё, но, к собственному изумлению через день-два начинал и "розмовлять" сам. И ещё раз пригодилось во время Майдана и позже, когда я читал украинские сайты и имел информацию из первых рук.
Дед вышел на пенсию, когда мне было около четырёх. От нечего делать он научил меня читать по единственной книге, которая была в доме - справочнику железнодорожного кондуктора. Это была первая книга, которую я прочитал.
Всему, что я умею делать руками, я обязан деду. Правда, умею я плохо, но без него не умел бы и этого - ни строгать, ни пилить, ни сколачивать. И отношению к труду -тоже. Дед, например, не мог выбросить гвоздь. Даже если он был изогнут немыслимо он его всё равно подбирал, а потом выпрямлял и пускал в дело. У него это было не только с гвоздями, но я сейчас именно про гвозди, потому что меня он тоже в это дело втянул - прямо с дошкольного возраста. Я сперва потренировался на простых гвоздях, а потом уже взялся и за фигуристые. Но если для деда это была обычная хозяйственность, у меня это превратилось в некоторую даже манию - я специально отыскивал замысловатые гвозди, чтобы сделать из них прямые. Может, это было что-то вроде коллекционерского азарта. Скажем, колка дров сама по себе - занятие рутинное (хотя и приятное), но особое удовольствие получаешь, когда разгромишь какую-нибудь кряжистую комелюгу, повозившись с ней полчаса, а то и час. То же и с гвоздями.
Хотя, кто знает, это были первые попытки приведения мира в гармонию. На входе - ржавые, заверченные гвозди, на выходе - прямые и отсортированные, готовые к использованию. По сути, всё что я делаю сейчас - то же самое. На входе - хаос, несортированность, разноформатье. На выходе - упорядоченный и оцифрованный архив, книги памяти, сайт. Машина по уничтожению хаоса.
О маминых родителях я знал ещё меньше. Ей было шесть лет, когда их арестовали в Новосибирске. Родственники перебрасывали её друг другу, как раскалённый уголёк, а потом сдали в детдом, к счастью не в специальный, для детей врагов народа, а в обыкновенный, к тому же с прекрасным директором. Из него она и вышла в шестнадцать лет красивой наивной девушкой, и потом её бросало по жизни со всяческими испытаниями. О родителях она помнила очень мало: отец вроде был дирижером (ну помню, говорит, как он руками машет перед оркестром), а мать вроде работала в гороно. Ещё сохранился футляр от её детской скрипочки и документы пятидесятых - о том, что дела их пересмотрены, а сами они реабилитированы. И свидетельства о смерти - якобы они умерли в местах лишения свободы в 1942 и 1943 годах. Потом, конечно, выяснилось, что справки были липовые, а на самом деле они были расстреляны: дед, Николай Ильич Клюкин - 6 декабря 1937 года, а бабушка, Тамара Григорьевна Гиргилевич - 24 декабря 1937 года.
У меня бывали командировки в Новосибирск, и я пытался найти документы о деде и бабушке. Я тогда был совсем глупым по части государственного устройства, не отличал райком партии от райисполкома и МВД от КГБ. Поэтому первым делом ломанулся в архив УВД, где, разумеется, ничего не нашёл. Потом был удачный заход в областной архив, где обнаружились их личные дела и оказалось, что бабушка заведовала домом детского творчества, а дед - музыкальной частью в радиокомитете. То есть в принципе мама помнила верно.
Как это происходило, описано в повести "Частный детектив" (1986 г.) Понятно, что тогда, в начале восьмидесятых, никто не дал бы мне посмотреть их архивно-следственные дела. А вот в начале девяностых это стало возможным. В Красноярск прислали оба дела, и мы с мамой их смотрели. Точнее, мама, как взяла в руки эти тома, так заплакала и дальше смотреть не могла. А я догадался привести с собой нашего мемориальского фотографа Сашу Ершкова, и мы эти дела отсняли. Ну, не целиком, конечно - там каждый том был на десятки людей и состоял из сотен страниц, но всё-таки, сколько смогли, отщёлкали. А уже в наше время я эти фотографии отсканировал и выложил на мемориальский сайт.
И дедушка, и бабушка были репрессированы в соответствии с приказом НКВД 00593 (о харбинцах), т.е. "бывших служащих Китайско-Восточной железной дороги и реэмигрантах из Манчжоу-Го".
Дело деда типичное для 37-го года, тощее: два протокола допроса, между которыми - почти месяц. На первом он всё отрицает, на втором во всём признаётся. Агенты японской разведки якобы собирались замочить секретаря крайкома Эйхе, который, кстати, уже через четыре месяца был арестован как латышский фашист, а ещё через два года в этом качестве расстрелян. Ещё дед якобы завербовал в группу двух своих знакомых, но конкретных задач перед ними поставить не успел, что не помешало в обвинительном заключении объявить его руководителем террористической группы. Ещё деду инкриминировали два эпизода антисоветской агитации. Во-первых, он в поезде на курорт Лебяжье высказался, что в Германии и Америке поезда ходят быстро, "а наш как выйдет со станции, так и на тот свет". Во-вторых, он, работая в Новосибирском радиокомитете, получил как-то письмо, в котором говорилось, что передача новосибирской радиостанции прекрасная и по своему качеству превосходит передачи радиостанции "Коминтерн", что "было прямой антисоветской клеветой на лучшую радиостанцию СССР". Он это письмо вывесил на доске отзывов радиокомитета, распространив таким образом эту клевету. Но в обвинительное заключение эти два эпизода не попали - может, по запарке, а может, сочли, что даже по тем временам маловато. В солидном наборе статей, по которым его обвиняли, есть и шпионаж, и терроризм, и руководство диверсионной группой, но антисоветской агитации нет. В общем, обычный бред того времени...
Бабушка была беременна. Так что 24 декабря 1937 года расстреляли не только её, но и её неродившийся ребёнка.
Интересна харбинская история моей семьи. Когда в 1929 году пришлось покидать Харбин, в семье произошёл конфликт. Прадед считал, что нужно возвращаться в Россию (то есть СССР). А прабабушка - что этого делать ни в коем случае нельзя. И семья разделилась - прадед с моей бабушкой вернулись в СССР, где бабушку расстреляли, а прадеда посадили (да и с остальными вернувшимися родственниками произошло то же самое). А прабабушка с другой дочерью уехала в Лос-Анджелес. Они там основали гимназию и вообще очень неплохо устроились. В принципе, имело бы смысл разыскать их потомков, но руки не доходят - как всегда, сапожник без сапог.
Однако некоторые сведения есть, и они поразительны. Казалось бы, где я и где "Том и Джерри". А оказывается, мы имеем отношение друг к другу. Старшая сестра моей бабушки, Татьяна, вышла в Харбине замуж за поляка Франца Поддани. У них был сын (то есть мой двоюродный дядя) Евгений. Потом они уехали в Америку. Юджин Поддани стал известным композитором, писал музыку ко многим мультфильмам, в том числе «Том и Джерри» и руководил джазовым оркестром. Я полез в Википедию и там нашёл нашего дядю Женю.
Даже и не знаю, что теперь с этим знанием делать. Хотя нет. Теперь я знаю, откуда у меня любовь к джазу.
Но, понятное дело, всё это выяснилось значительно позже. А пока что удалось узнать то, что удалось. В 1986 году я написал довольно наивный и пафосный "Частный детектив". Мои познания о предмете были практически на нуле, так, какие-то отрывки из обрывков ХХ-го съезда. Я, конечно, считал, что репрессии были только в 37-м, и репрессировали героических революционеров, значит и мои бабушка и дедушка были таковыми.
"Признаться, я был несколько разочарован. Да даже и не несколько. Какой уж тут особый дух, если человек ходит пьяным на работу. Это и я умею. Какая уж тут твердая цель в жизни, если он кидается из функционеров в музыканты и обратно. Все, значит, было придумано и не было носителей духа, а ОНИ были просто Николаем Ильичом и Тамарой Григорьевной, которые жили себе в деревянной коммуналке у парка Кирова. Николай Ильич, человек разбросанный и увлекающийся, хотя и талантливый, бывало, выпивал, да и к женскому полу был неравнодушен, и Тамара Григорьевна, конечно же, с ним из-за этого ссорилась. И, надо полагать, денежные проблемы у них были немаленькие, поскольку Тамара Григорьевна любила хорошо одеться, а Николай Ильич был мастер делать занятные, но бесполезные покупки.
И сначала я пытался как бы оправдать их, подогнать все же к их ореолу. Появление в нетрезвом виде? Но ведь известно, что травля начиналась не в застенках, а еще на работе. Жертвам создавали такие условия, что срывы были неизбежны. Да и мать говорит, что в последний год ее отец был мрачен, часто ссорился с бабушкой, много курил и лежал на диване, неподвижно глядя в потолок.
А потом я понял, что ОНИ в моих оправданиях не нуждаются. Оказывается, я, изначально сплющенный, хотел видеть их сусальными героями, без единого пятнышка. Уж так нас приучили: герой так герой, не ест, не пьет и размножается путем непорочного зачатия! Удел слабого - мечта о силе. Хотя бы и не о своей. Но о той, к которой имеешь отношение ("а зато мой папка сильнее твоего!"). Я хотел видеть их непременно героями, а они были обыкновенными людьми. В чем и соль. Они были бы обыкновенными людьми в "будущей России честных людей", но в стране, в которой они жили, быть обыкновенным человеком, то есть порядочным, было уже подвигом. В этой стране донос считался вершиной гражданского мужества, а нежелание лгать - государственным преступлением, караемым по статье 58 УК.
Задумаемся: при слове "37" мы сразу вспоминаем Тухаческого, Якира и так далее. Мы подсознательно соединяем мученичество либо с большим талантом, либо с героическим прошлым. Тем самым мы сужаем размеры трагедии. Не было миллионов Якиров, но жертв-то были миллионы!
Восстановим их обыкновенные биографии. И повесим на стены их обыкновенные фотографии. Может быть, тогда не увидим мы на ветровых стеклах фотографий Джугашвили и Шикльгрубера."
Да, этот текст был наивным и пафосным, но я понял уже тогда главное. Вот это:
Мы подсознательно соединяем мученичество либо с большим талантом, либо с героическим прошлым. Тем самым мы сужаем размеры трагедии. Не было миллионов Якиров, но жертв-то были миллионы! Восстановим их обыкновенные биографии. И повесим на стены их обыкновенные фотографии.
Собственно, это и есть девиз нескольких десятилетий мемориальской работы.
Хотя эта двадцатосъездовская глупость не сразу выветрилась. Ещё в 1989 году я писал пафосные стихи "О них и о нас":
Был огонь и вода, да и трубы порой,
Рай любви и труда ждал за ближней горой.
Вы к альпийским лугам, где по пояс цветы,
И к чистейшим снегам шли среди клеветы.
Вы не жались в углы, вы, без позы смелы,
Называли в лицо подлеца подлецом.
Будто вам невдомёк: вы уже поперёк:
Гулливеров повлёк насекомых поток.
Поползли из щелей, занимали посты,
Становились наглей, говорили на ты,
И пришла их пора, не прилечь до утра:
Раскрутилась игра мастеров топора.
Ну и далее пессимистично:
У потомков (у нас) на борцов дефицит.
Понимаю сейчас: это был геноцид!
Мы уже не борцы, жрать горазды притом,
Что нам наши отцы - мы от гайки с винтом!
Нас на подвиг зовут, чтоб спасали страну,
Вроде - бросили кнут, вроде - в лямку одну,
Толка нет - мы не те, мы боимся кнута,
Нам неплохо в хвосте, в нас закваска не та!
Мы охотно брюзжим, но от боя бежим!
Мы стартуем с нуля, наша кровь как вода,
Нам привычна петля, нам приятна узда,
Кто в себя, кто в вино, кто в работу, кто так,
Как по речке говно: вся цена нам пятак.
Этот стих, как и в "Частный детектив", были написаны в разгар кризиса среднего возраста, и это очень заметно. Я был в полном раздрае, развале и рааздрызге, в дед и бабушка виделись мне эталонами и идеалами, которых я недостоин.
К счастью, уже через несколько лет от пафоса не осталось следа - я "въехал в тему", отключил эмоции и выработал фирменный хладнокровно-брутальный стиль, единственно уместный для этой тематики.
Началось всё с того же, с чего начались все "Мемориалы" - со сбора подписей об установке памятника жертвам репрессий в 1987 году, со статьи Щекочихина в "Литературке". Напомню, что идея была в том чтобы собрать множество подписей за то, чтобы установить в Москве памятник жертвам политических репрессий (обещанный ещё Хрущёвым) и передать их делегатам очередной партконференции.
. Это оказалось гениальной технологической штукой. Вряд ли Самодуров с Щекочихиным, затевая это дело, знали, что из него получится. А получилось то, что именно эта акция по всей стране объединила людей, неравнодушных к теме репрессий. Бланки надо было ведь напечатать (по тем временам не такая простая задача), раздать, собрать подписанные, отправить в Москву (не почтой, а курьером - почте это доверить было невозможно). То есть, кроме минутного благородного порыва, нужна была какая-никакая структура и координация. Вот это и вызвало кристаллизацию.
В Красноярске таким кристаллизующим человеком был Володя Биргер. Он ходил с бланками сам, раздавал бланки желающим, организовал сбор подписанных листов. О Володе позже расскажу отдельно и не раз, сейчас - именно об этой его роли. Мы с ним встретились впервые в литературной студии "Дебют", которую вёл Эдуард Иванович Русаков. Я-то эту студию посещал, а Володя пришёл для сбора подписей, он целенаправленно выбирал те места, где сбирался подходящий для этого дела народ. Это было зимой - не то в декабре 1987, не то в январе 1988. Может, у нас знакомство и не образовалось бы (собрал бы я сколько-то подписей, отдал, и всё на этом), но Володя ходил не один, а с Ирой Кузнецовой, которая, впрочем, уже к тому времени была Полушкиной. С Ирой мы когда-то вместе учились на матфаке (она, правда, года на два позже), она меня узнала и познакомила с Володей. Я с незнакомыми людьми схожусь очень трудно, без Иры вряд ли это было бы возможно. Не скажу, что я много подписей собрал, но зато из меня получился идеальный курьер, потому что как раз это время я мотался в Москву минимум раз в месяц. Кстати говоря, возил я эти подписные листы знаменитому ныне Льву Пономарёву, который тогда ещё был не правозащитником, а физиком, а ныне одним из первых удостоился почётного звания физлица-иностранного агента.. Помню его тесную квартиру, забитую книгами. А он меня, кстати, не помнит - познакомились заново несколько лет назад, уже в ОНК. Да мало ли к нему тогда таких ездило и возило...
Володя Биргер
Из письма Валерия Ивановича Хвостенко:
"Вот мое
небольшое воспоминание в юбилейную копилку. Навеяно Записками старпера.
В конце восьмидесятых моя общественная активность сосредоточилась в
Столбах
Мы вели битву за признание столбизма, за восстановление изб.
Эта история, к сожалению, не описана, а там было много интересных событий.
Кристаллизация "гражданского общества" происходила в самых различных точках
бурлящего раствора СССР.
Ну и по Столбам: полемика в прессе, круглые столы, организационно-деятельностная игра
под руководством конфликтологов Хасана, письма "наверх" со множеством подписей -
да много чего.
И как апофеоз - создание Общества Столбистов в 1987, с уставом и программой.
Крайком противодействовал, как мог.
Членам КПСС из нашего актива (Абрамову, Лаптенку, Филиппову) накануне
учредительного собрания пригрозили исключением.
Но поезд было не остановить. На "съезд" в ДК 1 мая пришло человек 700. Зал был
полон. Жаль не было Молибога, записать речи, которые там произносились.
Это была первая общественная организация в Красноярске такого масштаба,
противопоставленная "властям".
Ну, ладно. Надо выруливать к Мемориалу.
Нашими союзниками были люди из окружения Крутовской (много!) и весь персонал
Живого Уголка.
Общество Столбистов взяло шефство над ЖУ и много делало, помогая ему. И вот
подхожу к тому самому воспоминанию.
Теплый день в начале лета 1988-го. Я в
Живом
Уголке. И вижу у вольер странного человека артистической наружности.
Худой, бледный, волосы до плеч. Он пристает к посетителям с какими-то листками.
Это была моя первая встреча с Володей Биргером.
За памятник подпись поставил, подивился смелости. Одно дело на миру, а другое -
выйти к людям лично. Я бы не смог.
Не предполагал, что в отдаленном будущем меня ждет Мемориал и теплая компания."
Есть где-то фотография, на которой он именно в Живом уголке именно собирает
подписи "за памятник" - не могу найти.
И вот что интересно. Володя был хорошо знаком с Сиротининым. Хвостенко дружил с Сиротининым, и не только дружил - они вместе диссидентствовали (вот, например, рассказ о Чунско-Бармаконской операции). Но Хвостенко и Биргер не знали друг друга - до этой встречи на Столбах. Я торчал у Хвостенко в конце семидесятых чуть ли не ежедневно, но Сиротинина не видел (или не помню). Я его увидел впервые 9 марта 1988 года. К - Конспирация...
И кстати, я был единственный в этой компании, кто был девственно чист по части самиздата и прочего. Володю выперли из Харьковского университета за антисоветскую деятельность. Хвостенко пришлось убежать от КГБ аж за Полярный круг. Сиротинина таскали в КГБ по делу "Колокольчиков" Да и Ира перечитала весь самиздат, который ходил по Красноярску. Я же читал только фотокопию "Четвероевангелия" Толстого да ещё П.Успенского про Гурджиева, и то не до конца.
Как ни странно, у меня нет ни одной фотографии Иры Полушкиной. И в мемориальском архиве тоже нет. Вот, вытащил из видео. Мы тогда не особо фотографировались, как-то и в голову не приходило.
Да какое там - мы с трудом восстанавливаем даже фамилии тех, кто начинал тогда, в первые годы. Список членов общества я с большим трудом собираю вот тут. Память - не тот инструмент. Надеюсь, после полной обработки мемориальского архива этот список станет абсолютно полным.
С Ирой мы, как уже говорилось, учились на матфаке. Причём на разных курсах. Но мы вместе участвовали в так называемом матфаковском самообеспечении. Все хозяйственные должности на матфаке, кроме коменданта и двух дневных вахтёрш, были заняты студентами. Саня Качаев вообще жил в столярке в подвале (и числился столяром), мы с Саней Пинкиным через ночь вахтёрили, а ещё немаленькая команда мыла полы и вообще занималась уборкой. Я могу ошибаться, но, кажется, официально было принято на должность технички человека два или три, но приходила толпа, быстро всё делала, веселясь как в процессе, так и после. Даже, кажется, зарплату не делили, а просто совместно и дружно пропивали.
Вот Ира и была душой компании, как на матфаке, так и потом в "Мемориале". С людьми сходилась легко, идеи в голове так и роились. Многих знала, многие знали её. Именно она организовала нам помещение в союзе писателей (в комнатку в "Красноярском комсомольце" мы скоро перестали помещаться). Помню, кстати, как она в писательском коридоре гладила по голове юного и никому ещё не известного Бушкова, насмешливо приговаривая "Ах ты, мой антисемитик...".
Вот такие люди обязательно нужны в организации. Даже если они больше ничего не делают (а Ира ещё и ходила по опросам , писала карточки и делала всё остальную мемориальскую работу), а служат мотором и цементом одновременно.
Увы, года через три она со всем семейством уехала в Израиль.
Да, и ещё: у Иры отец сидел в Норильлаге. Это был Побиск Кузнецов, легендарный человек. У Володи Биргера, кстати, тоже отец "норильлаговский".
В начале марта 1988 Володя с Ирой поведали мне свою идею: организовать в Красноярске общественную организацию, которая, помимо сбора подписей, занималась бы ещё и восстановлением судеб репрессированных. Точнее, разговоры были и раньше - узнав, что я восстановил судьбы своих дедушки и бабушки, Володя не раз говорил, что таких ещё тысячи и тысячи, кто ими будет
заниматься?
По правде говоря, идея о создании организации мне была не по душе. Мне вообще все организации были чужды: из комсомола я давно вышел (задолго до 28 лет), профсоюз никаких ассоциаций кроме взносов не вызывал, в партию меня, слава Богу, ни разу не звали - а вот теперь не то, чтобы вступать в организацию, но ещё и её организовывать. Я отнёсся к идее очень кисло, но пошёл с Володей и Ирой к Владимиру Георгиевичу Сиротинину - его Володя прочил в руководители организации, как диссидента, которого таскали в КГБ по делу "колокольчиков", и вообще очень подходящего для этого дела человека. Я, кстати, о Сиротинине до этого даже не слышал, хотя потом оказалось, что они лучшие друзья с Валерием Ивановичем Хвостенко - моим дипломным руководителем и старшим другом, у которого я бывал очень часто, но умудрился ни разу не встретиться там с Сиротининым и не узнать о его существовании.
Мы заявились к Сиротининым на следующий день после 8 марта. Сиротинин согласился стать председателем, я тут же неожиданно стал замом (вместе с Володей). И в этот же день начали работать. Первые карточки на репрессированных были заполнены тут же, на столе, в процессе чаепития. Надо бы отсканировать эти исторические перфокарты, но это в следующий раз.
Да, кстати, нашу организацию мы назвали "Судьбы людей". Идея, кажется, была сиротининская. Может, и володина. Но точно не моя. А "Мемориалом" мы стали примерно через полгода, но об этом надо будет рассказать отдельно.
Вот сильно потрёпанное временем видео одного из первых заседаний общества "Судьбы людей" (будущего Красноярского "Мемориала"). Его практически никто никогда не видел (я, например, увидел его впервые после оцифровки, в прошлом году).
Происходит дело летом 1988, а точнее 7 августа 1988 года, потому что Сиротинин между делом говорит, что завтра у него день рождения внука. Вот о К.С.Барской я через пару месяцев напишу первую свою статью в краевую газету на мемориальскую тему. О статье чуть позже, а сейчас о том, что происходит на экране. Заседаем в квартире Сиротининых. Володи Биргера, увы, почему-то нет. Есть Сиротинин, есть я, есть Ира Кузнецова-Полушкина, есть Катя Михальченко, которая увы, пробыла у нас недолго, переключившись на латышское общество. Остальных Сиротинин периодически ругает за отсутствие (обещал, нету). Светлана Борисовна Сиротинина пока ещё "в сочувствующих" - только через несколько лет она станет ключевым человеком, заполнит базу данных на сотни тысяч репрессированных и вывезет на себе десять томов книги памяти.
Смотреть сейчас это заседание, конечно, немного забавно. - мы тогда всё же были сильно не в теме, мы только начинали. Однако некоторые моменты уже ухвачены - например, о том что в 1937 г. брали в основном раскулаченных, что были спецоперации по харбинцам - а ведь мы ещё не знаем ни о приказе 00447, ни о приказе 00593: их ещё не рассекретили и не опубликовали.
Сиротинин крутит в руках первую нашу картотеку репрессированных - то, из чего родились потом мартиролог и книги памяти.
Снимал замечательный красноярский художник и первый красноярский негосударственный видеооператор Миша Молибог
Шефа - так, с моей лёгкой руки у нас называют Владимира Георгиевича Сиротинина. У меня есть проблема: людей старше себя не могу называть на ты. С Сиротининым это получилось, но назвать его, положим, Володей не получалось. Говорить "ты, Владимир Георгиевич", как это принято у врачей и учителей, тоже не получилось. Называть по фамилии - это скорее практика жён, которые называют так своих мужей (как правило, не очень любимых). Выход был простой: поскольку он был нашим предводителем, я стал называть его "шеф" ("Бриллиантовая рука"!), а буква "а" добавилась в качестве ласкательного окончания. Это устоялось.
На этой фотографии 1989 нашего председателя очень легко узнать по форме одежды. Он одевался примерно на сезон минус: зимой по-осеннему, весной и осенью - по-летнему. Он вообще был крайне невосприимчив к окружающей природной среде. Помню, во время осенней экспедиции в Краслаг, я проснулся от зверского холода. Всю ночь лил дождь, и палатка не спасала. . Я-то спал на какой-то кочке, а шефа в ямке, в которую натекло воды сантиметров на десять. Шефа лежал в этой ледяной луже и блаженно похрапывал. Ну, как похрапывал. На самом деле он жутко храпел. Мне рассказывали потом, что его даже во всех походах отселяли в палатку поодаль. Однажды они ночевали рядом с какой-то деревней, но не в ней. Жители утром говорят - чего это вы у УАЗика ночью двигатель не глушите, он же бензин жрёт. Да глушим, говорят члены экспедиции. А потом вспомнили, что в УАЗике спал Сиротинин. Светлана Борисовна тоже вспомнила, когда Сиротинина в студенчестве перепутали по звуку с трактором, где-то на целине, что ли.
Шефа был невероятно энергичен. Брался сразу за всё, прокапывал глубоко. Больше него по теме знал, пожалуй, только Володя Биргер. Ну, или столько же. И чего я им обоим не могу простить - что они держали всё это в голове. Я понимаю, что некогда было записывать, классифицировать - и мне сейчас тоже некогда. Но Володя Биргер ушёл - со всеми своими знаниями, и теперь у него ничего не спросишь. И шефа тоже. И вот этот пласт накопленных знаний пропал. Я после володиной смерти, стараюсь всю известную мне информацию выносить на внешние носители, прежде всего на сайт, на худой конец в блог или какой-нибудь вордовский файл (есть специальная папка "классифицированное").
Но тогда, в восьмидесятых, конечно, нам было не до того. Мы ещё знали очень мало и, кстати, может быть, вы обратили внимание, когда смотрели видео, что мы все добытые сведения обсуждаем совместно. Это потому, что тогда мы ещё практически ничего не знали, и каждая новая судьба давала ценную информацию (ага, вот брали харбинцев, оказывается; ага, в 1937 году брали много раскулаченных; и т.д.). Потом такие посиделки сошли на нет, заседания стали реже и они больше были посвящены "процедурным" вопросам - организации акций, экспедиций и т.п.
Ну, о шефе будет ещё много, сейчас упомяну только два героических эпизода из его биографии.
Во-первых, отец и сын Сиротинины были единственными людьми, которых во всём необъятном СССР задержали во время ГКЧП. И только потому, что они с листовками, распечатанными на принтере, припёрлись сначала в управление КГБ, а потом в Центральный отдел милиции. В КГБ их листовки взяли и сказали спасибо. А в милиции их задержали, обыскали и все листовки изъяли. Но, кстати, не изъяли дискету с текстами этих листовок - милиционеры тогда не знали, что это за штука.
И второе: в 1974 году шефа таскали в КГБ по делу "колокольчиков", проводили у них дома обыск и т.п. Остался материальный след:
Ирина Лусникова членом "Мемориала" не была. Она была корреспондентом "Красноярского рабочего". Но она стала, в нынешней терминологии, пресс-службой "Мемориала". Она одной из первых почуяла тему, она не ленилась бывать на наших собраниях и, можно так сказать, монополизировала нас как ньюсмейкеров и регулярно сообщала о нашей работе.
Хотя первой была всё-таки не она, а Виктор Мельник, который опубликовал седьмого мая 1988 года заметку "Преодолеть внутренний страх". Кстати говоря, из неё видно, что в мае 1988 мы уже называли себя "Мемориал", а не "Судьбы людей". Это к вопросу о надёжности памяти. Потому что вот тут я писал, что мы летом ещё были "Судьбы людей". Это, оказывается, не так. (UPD: это "не так" тоже не так, потому что в июле того же года Сиротинин в интервью говорит о том что мы СОБИРАЕМСЯ создать общество "Судьбы людей". Вот так источники путают не меньше, чем память. Ну да ладно. Главное что в октябре 1988 года мы уже были точно были "Мемориалом".
Ну вот, а Ирина уже занялась нами "на постоянной основе". Статьи о нас шли одна за одной:
16.07.88 Ирина Лусникова. Вспомним их поименно...
28.01.89 Ирина Лусникова. Помнить прошлое, беречь будущее
02.02.89 И.Лусникова. «Мемориалу» быть
03.06.89 Ирина Лусникова. Должен знать народ
04.07.89 Плыви, венок!..
28.10.89 Ирина Лусникова. Совесть вернее памяти
22.11.89 Ирина Лусникова. Зажги свечу
Она не только писала сама, но и "продавливала" в печать наши документы и статьи, например:
10.02.90 Обращение участников учредительного собрания
17.02.90 Александр Лиелайс. Таежная школа
23.11.89 Рут Хиновкер. Один из тысячи
Кстати, благодаря Лусниковой я впервые опубликовался в "большой" прессе. Зашёл разговор о цикле публикаций о репрессированных. Она собиралась делать его сама, но я сказал: "А давайте я попробую". Ирина вздохнула (графоманов и в те времена хватало), но сказала: "Попробуйте".
"Красраб" по тем временам- это было серьёзно, особенно для человека, который собирался стать журналистом, но спонтанно поступил на матфак. До этого были стенгазеты и университетская многотиражка. Я написал вот эту статью и принёс её Лусниковой. (Кстати, статья была набрана на ДВК и напечатана на принтере, что в 1988 году было даже не редкостью, а вообще впервые. В редакциях никаких компьютеров ещё не было, только пишущие машинки). Она взяла листочки со смешанными чувствами, мне сейчас хорошо знакомыми - когда знаешь, что придётся объяснять хорошему человеку, что его произведение - непубликабельное говно. Она при мне прочитала статью, причём по мере чтения лицо её вытягивалось. Потом она внимательно на меня посмотрела и сказала: "А что? Печатаем!" Хотя, конечно, рукой мастера прошлась и несколько фраз из текста выкинула.
Ну, а потом было много всяких изданий, я даже побывал несколько лет главным редактором компьютерного журнала. Но, если бы Лусникова тогда мою статью по каким-либо причинам завернула, второй раз я бы не пытался, писал бы в стол, как до этого писал прозу, никому не показывая. Не люблю напрашиваться..
Хотя да, пафоса в статье многовато, я читал и морщился. Но всё равно меньше чем в статьях того времени.
Кстати, третий абзац статьи оказался программным. Я до сих пор стараюсь писать именно об этом.
"Но мы и не собираемся поражать и удивлять. Перестроившийся российский обыватель, который вместо бермудских и филиппинских чудес обсуждает сейчас в курилках любовные подвиги Лаврентия Берии, вряд ли дождется от нас сенсационных разоблачений. Мы будем рассказывать о людях обыкновенных. Не о тех, которые “вышли все из народа”, а о тех, кто из него не выходил. О тех, кто был народом. Они не славились геройскими подвигами или искрометным талантом. Да, стрелочник из Уяра, может быть, не был трезвенником, а слесарь ПВРЗ в совершенстве знал не русский литературный, а русский разговорный. Но каждый из них был человеком. Живым человеком, со своими мечтами, может быть, не слишком высокими, со своими представлениями о жизни, может быть, не слишком глубокими, со своими жизненными принципами, бытовыми проблемами, привычками и пристрастиями. А им заменили имена - номерами, их фотографии сожгли перепуганные родственники; их, понимаете ли, СТЕРЛИ с лица земли в самом буквальном смысле. Наша задача - вспомнить каждого. Каким он был, как жил, что любил. "
А дальше понеслось:
19.11.88 Алексей Бабий. Неделя совести
05.03.89 Алексей Бабий. Остаться человеком
22.03.89 Алексей Бабий. Карта ГУЛАГа
03.08.89 Алексей Бабий. Первый памятник жертвам репрессий
27.08.89 А.Бабий. Общество репрессированных
06.12.89 Алексей Бабий. Боль наша
13.12.89 Алексей Бабий. Лучше поздно, чем никогда
Алексей Бабий. МЕМОРИАЛ год спустя
08.02.92 Алексей Бабий. МЕМОРИАЛ четыре года спустя
И далее со всеми остановками - персональные полосы, колонки и разделы в
разных газетах и альманахах и даже должность лавного редактора в журнале.
К слову сказать, очень желательно, чтобы среди мемориальцев был хотя бы один журналист. Потому что журналисты "со стороны" очень часто не в теме и пишут что попало. Напимер, путают ссылку с лагерем ("его сослали в Норильлаг"). И они обычно перебирают с пафосом. Ели есть человек, который может писать "изнутри" - это очень ценно.
Через пару лет Ирина основала первую в Красноярске негосударственную газету
"Свой голос", в которой мемориальских материалов тоже было много. Но стоит
отметить, наверное, августовские дни 1991, когда редакция газеты
превратилась в оперативный штаб, и была в Красноярске, пожалуй, единственным
источником независимой информации. А 26 августа вышел номер, в котором были
и наши материалы:
26.08.91 Алексей Бабий. Дискета - оружие интеллигенции
26.08.91 Владимир Сиротинин. Как нас брали с поличным
26.08.91 Владимир Сиротинин. Моя милиция меня умиляет
Ах да. Был ещё момент, кажется, в 1990 году или когда там были выборы в ВС.
Ирина выдвигалась тоже, а мы были наблюдателями на участках. Тогда это было
совсем не модно, и нас поэтому было очень мало. Мы покрыли всего несколько
десятков участков в Красноярске. Был забавный момент: мой участок был в
школе, и в этой же школе был ещё один участок. На своём я просидел, не
отрывая глаз от урны, с шести утра до скольки-то там вечера. И Ирина
победила на этом участке с оглушительным перевесом. На соседнем участке, где
следить за урной было некому, с оглушительным же перевесом победил её
соперник от КПСС. Ничто не ново под луной.
© Алексей Бабий 2021