Скучно в городе Пекине

Хронологически я подошёл к теме, которую не хотел бы даже вспоминать, не то что описывать. Это КСВ, или кризис среднего возраста, который настигает каждого мужика годам к тридцати. В зависимости от тонкости организации кризис может быть долгим или нет, сильным или нет. Многие именно тогда спиваются (я, кстати - наоборот, бросил употреблять алкоголь), бросают работу (и я сменил), уходят из семьи и т.п.

У женщин КСВ протекает позже, после сорока и в другой форме. Они чувствуют себя недолюбившими и недолюбленными - а вот уже и старость на подходе. Мужчины же ощущают себя не реализовавшимися в самых разных сферах. Чем он разностороннее, тем в большем количестве сфер он это ощущает.

Почти десять лет меня кувыркало по жизни. То возносило в небеса - как потом оказывалось, для того, чтобы побольнее уронить, то уносило с магистрали - а потом оказывалось, что то, куда унесло - настоящая магистраль и есть.  Когда меня через десять лет выбросило на берег, я был полной развалиной - пил нитроглицерин каждый день, боялся выйти на балкон, чтобы не броситься с шестого этажа, и так далее. Кому охота такое вспоминать?

Моя молитва коротка:
"О Боже!
Я надоел тебе слегка,
Но всё же...

Молю о том, чтоб не терять
Веру,
Чтоб между крайностями знать
Меру..."

Ох, жить не веря ни во что
Нудно!
Куда ни кинься - всё не то....
Трудно...

По жизни на своих на двух
Топал,
А нынче вышло - мордой плюх
Об пол!

Вот досчитал до девяти
Лежа...
Зачем вставать, куда идти,
Лёша?

То сверху вниз, то снизу вверх...
Знаю,
Что нет тому (и смех, и грех)
Краю...
19 сентября 1985

За эти десять лет я пережил сильнейшую любовь, смену мировоззрения, разочарование в профессии, написал лучшие свои рассказы и пришёл к выводу, что я самый никчёмный человек. КСВ  атаковал меня по всем фронтам одновременно, я даже не знаю. с чего и начать.

А, нет. Знаю. С "Кентавра"

Кентавр

Так назывался рассказ, который я начал писать в 1982 году - стало быть, мне было 28. Я его  так и не закончил, но он как раз о том - всё не так, ребята...

Кентавр (опыт суицидальной прозы)

Я проклинал себя за то, что построил детям спорткомплекс. Повеситься стало гораздо проще. Я остервенел от бесквартирья и безденежья, я жалел, что не химик: был бы я химиком, я отравил бы к чертовой матери всех: тещу, с которой который год шли позиционные бои, моего начальничка Толика, с которым мы здоровались через день, я бы зазвал в ресторан председательшу месткома, и всыпал ей в "Агдам" столовую ложку цианистого калия.

Вбивая себя утром и вечером в переполненный автобус, выстаивая очереди за молоком, я мечтал о том, что когда-нибудь раздобуду автомат Калашникова, выйду на площадь - и от живота веером! Нет, ну посудите сами: вот стоит троллейбус, вот бегут люди. Успели. Отпыхиваются. Смеются. Такая малость - и они уже счастливы. Вы замечали, что люди смеются, если успели в троллейбус? Вас это не   раздражает? А мне хотелось Калашникова, и не беда, что я с ним не умею управляться.

А особенно я ненавидел себя. Нет, и это не совсем верно. Моясь в ванне, я с удивлением и восхищением оглядывал свое тело. Оно было не слишком красиво, но я его все же любил, как что-то отдельное и самостоятельное. Оно и было самостоятельным, и жило своей жизнью: оно ходило, отправляло свои потребности, на нем появлялись родинки, возникали и исчезали ссадины, прыщики, светились какие-то жилки, и все это без какого-либо моего участия. И я каждый раз открывал в теле что-то новое. Когда-то так было с любимой девушкой: каждая веснушка бралась на учет, и каждый раз я пересчитывал их пальцем. Свое тело я тогда не ощущал: мы были с ним единым целым. Теперь же мы были отдельно, и я любил его, как когда-то любил тело этой девушки. И было обидно, что кроме меня, никто это тело не любил, и не пересчитывал родинки, и не проводил пальцем по жилкам: жене было не до этого, любовницу я не завел; да и как бы я ее завел, если ненавидел весь род человеческий! А особенно себя. Я сидел в уголке своего тела и перебирал, как четки, все свои предательства, и подлости, и любовные неудачи, и особенно глупости. Я явно не был достоин своего тела. Может быть, нам стоило бы расстаться.

Моя ненависть ко мне исчезала только с приходом Музы. Для кого-то Муза - слабое создание, бряцающее на  лире. Моя была крепкого сложения, яростная и неутомимая. Она извещала меня о своем приходе: часа за четыре где-то в горле начиналось щекотание, и кто-то внутри меня похохатывал, как похохатывает человек, читая, скажем, "12 стульев": несильно, но постоянно. Я обреченно и радостно готовился: расчищал вечер, готовил бумагу, запасался стержнями. Дверь распахивалась, Муза врывалась, тряся своими персями, смешки перерастали в сатанинский смех и начиналась оргия. Я был не тварью и вошью, я был богом, создающим миры, и я создавал их и видел содеянное и говорил, что это хорошо. В пять утра я, опустошенный, падал в постель, чтобы утром с отвращением перечитывать строки, ночью бывшие откровением. "В сортир... В сортир... И это в сортир... ". И ненавидел себя еще больше.

Внимательный читатель сразу скажет - чё-то знакомый текст! Ну да, он почти полностью вошёл в "Пекин". И "Пекин" - как раз об этом, о КСВ. Ну, или в том числе о КСВ. Или так - в основном о КСВ, плюс чёрт знает о чём ещё. Во всяком случае, это точно не о курортном романе.

Вот эти бытовые проблемы были не главным на самом деле. Но они создавали устойчивый фон. Бои с тещей прекратились сразу, как мы съехали от неё. А потом, когда мы получили, наконец, квартиру, я и вовсе с тещей подружился. Правильно говорят, что степень любви к теще прямо пропорциональна расстоянию до неё. Однако в оркестре, игравшем "нет, ребята, всё не так", тещина скрипка некоторое время солировала.

Что же касается магазинов, до рождения первого сына они меня не шибко касались. Принёс домой зарплату, а что там с ней дальше - не моё дело. Все мои мысли были тогда на работе - всё интересное происходило там.

А вот после рождения... Пока жена сидела с ребёнком, магазины достались мне. В очередях многое было что увидеть и о чём подумать. И это тоже было "нет, ребята, всё не так". И началось именно с идеологии. Антикоммунистом я ещё  не стал, но некоммунистом -точно.

Флатландия

Однако, было бы слишком просто, если бы разочарование в социализме началось с магазинов. Хотя магазины свою роль сыграли - поскольку я вёл тогда учёт времени, и учёт этот показывал, что на стояние в очередях уходило не менее полутора часов в день. Этого времени было безумно жалко - я отрывал его от самосовершенствования, от профессионального роста. Не говоря уже об атмосфере очередей - в диапазоне от беспросветной покорности до спонтанной агрессии - после  стояния в очереди нужно было ещё восстанавливать рабочий настрой.

Магазины (а точнее, очереди) были фоном, постоянным и раздражающим. А собственно уход от официальной идеологии начался с  томских книголюбов и Булгакова с "Мастером и Маргаритой". Я таки достоялся в очереди в краевой библиотеке и прочёл книгу в читальном зале (на руки её не давали). Не говоря о художественных и прочих достоинствах книги, для меня это был переворот в мозгах. Нет, не переворот ещё, но альтернатива.

Вот тут стоит учесть особенности тогдашнего воспитания. Конечно, никакой идеологии кроме коммунистической нам не предлагалось. Коммунистическая же предлагалась так топорно и настырно, что мы инстинктивно держались от неё поодаль. Ну, то есть, мы ходили на всякие демонстрации, политинформации и т.п., но научились пропускать эти дела мимо ушей. Однако какие-то вещи были вбиты намертво: капитализм - это плохо, социализм - это хорошо, учение  Маркса-Ленина верно, потому что истинно, и так далее. Даже родные безобразия не могли нас разубедить Да, у нас очереди в магазинах - а там вообще негров вешают. Повторюсь однако, что вся эта идеология существовала на втором, если не на третьем плане. На уровне аксиом. Если ты, положим, начинаешь думать, то ты вертишься внутри этих аксиом. В одной плоскости. У тебя даже мысли не возникает выйти за пределы этой плоскости. Есть множество людей, которые из этой плоскости не вышли до сих пор.

Кстати, как раз в это время я сильно увлекался всякими математическими книжками из серии, название которой уже забыл. И на меня произвела большое впечатлении книга Эбботта "Флатландия"  Там рассказывалось о плоских жителях, живущих на плоскости. Об особенностях их восприятия. Например, жители плоскости не подозревали о множестве других плоскостей. Для них появление трёхмерных объектов было непостижимым событием. Например, если через их плоскость проходила сфера, то она виделась плоским жителям сначала в виде точки, потом в виде окружности с увеличивающимся (а потом уменьшающимся) диаметром, потом опять точкой - а потом исчезала вовсе и могла появиться совершенно в другом месте!

Эбботт-то хотел всего лишь рассказать на о том, как мы, трёхмерные, можем воспринимать четырёхмерные объекты. Для меня же эта книга стала поворотной, потому что я осознал себя плоским жителем. Где-то были другие плоскости и даже третье измерение.

Первой иной плоскостью, или, вернее, другим измерением,  как раз и оказалась религия. В "ММ" меня заинтересовала фигура Иешуа и его философия. Важно было, что эта фигура предлагала совершенно другой подход. Он мог быть верным или неверным - но он был. Важным было именно это.

Надо отметить, что моё обращение к религии было совсем не таким, как у многих потом в девяностых (напомню, на моём календаре был ещё 1977 год). В девяностых многие, особенно преподаватели научного коммунизма, ринулись в православие - кто из конъюнктурных соображений, кто в поисках замены коммунистической идеологии какой-либо другой. С той же истовостью, как раньше они цитировали Маркса с Лениным, они взялись цитировать Новый завет, вместо партсобраний ходить в церковь. Православие они пропагандируют так же топорно и настырно, как когда-то коммунизм, точно также увлечены обличением еретиков. Лучшей антирекламы религии, чем они, нет и быть не может.

Марксизм

У меня было иначе. И с такими хитрыми поворотами, что сейчас диву даюсь. Для меня открытие иной плоскости не означало автоматической смены плоскости. Я, мало того, что перепробовал потом энное количество учений (правда, в основном стоических - как-то они были ближе к сердцу), но и, прежде чем расстаться с марксизмом окончательно, попытался-таки его хоть немного понять.

Метод для изучения чего-либо у меня был прост: я старался читать первоисточники, а не толкователей, а первоисточники старался прочитать все. Не всегда этот метод работал - например, добыв с трудом Новый завет, я там ничего не понял. Только после Четвероевангелия Толстого всё стало предельно просто и понятно.

Так вот: я стал читать первоисточники. Не потому, что задали, а потому, что сам захотел. С Лениным всё стало ясно очень быстро: вместо собственно философии - какие-то площадные ругательства, вместо стройной логики - следование сиюминутной конъюнктуре. Стоило выйти из заданной плоскости и посмотреть на эту мелкую суетливую фигурку из третьего измерения - и она становилась тем, чем была - мелкой суетливой фигуркой, а никак не гением всех времён и народов. Кстати говоря, много позже я нашёл, наконец, определение и для Сталина: крошка Цахес. Вот это был мастер, каких поискать - сваливать на других свои преступления и присваивать чужие достижения. И, судя по соцопросам, волшебный волосок ему ещё так и не выдернули.

Окончательно я вычеркнул Ленина из числа вменяемых философов после того, как прочёл "Лев Толстой как зеркало русской революции". Толстого я к тому времени изучил очень основательно. И плоское, бездарное сочинение Ленина показало, насколько он не понимает того, о чём и о ком он пишет. Кстати, примерно в это же время Толстого посетил юный Ганди и спросил совета, как Индии избавиться от англичан. Толстой посоветовал ему труды Генри Дэвида Торо о ненасильственном сопротивлении. После этого Ганди мирным путём сделал то, чего веками не могли добиться вооружёнными восстаниями.

"Волхвы-то сказали с того и с сего", а, Владимир Ильич?

С Марксом и Энгельсом всё оказалось сложнее. Это, действительно, были учёные и философы. Мало ли что они ошибались или там перегибали палку (а кто из нас не ошибается?). Они пытались мыслить основательно. Но и у них я нашёл изъян - то, что они сочли объективным обстоятельством (растущие потребности) на самом деле было субъективным. А вынь этот камушек из их аксиоматики - весь исторический материализм рушится как карточный домик.

Сначала я отстроился от Энгельса (Развитие человечества - законы производства и законы нравственности - 1982), а потом от их обоих (Суета сует 1985). То есть, к моменту начала перестройки марксизм-ленинизм для меня уже не существовал как учение, которому можно было хоть сколько-нибудь доверять.

С Энгельсом получилось смешно - хотя я, по сути, его опровергал, этого никто не заметил. Меня тогда как раз загнали в ВУМЛ (вечерний институт марксизма-ленинизма), и этот реферат я написал вроде бы в плановом порядке, хотя на самом деле и не в плановом, а честно пытался разобраться. Однако рефераты принимали формально - есть реферат, значит зачёт, а тексты никто не читал. Да и что там читать, если 100% слушателей  просто передирали этот реферат откуда-нибудь. Дураков самим писать не было. Кроме, естественно, меня.

Но зато выпускной экзамен в ВУМЛе - это было что-то! Так получилось, что ровно в день экзамена у нас с Татьяной родился второй сын, и мы с Качаевым с утра как следует надрались. А потом вспомнили, что у нас, вообще-то, экзамен. Пьяному море по колено. мы заявились на экзамен. А что у трезвого на уме, у пьяного на языке. Я блистательно отвечал на вопросы, обнаруживая знание предмета и самостоятельность мышления. Ну, во всяком случае, мне казалось, что я отвечаю блистательно. Но, видимо, я отвечал искренно, потому что преподаватель, Райбекас, после нескольких дополнительных вопросов, спросил: так вы что же, с Марксом не согласны? Категорически не согласен, сказал я. Райбекас усмехнулся и поставил мне пять. Тогда я, дурак, не оценил его поступок. Только много позже понял, что будь на месте Райбекаса кто-нибудь другой, получил б я не пять баллов, а пять лет. Время было ещё то: 1983 год, андроповщина. Народ в рабочее время по кинотеатрам ловили и всякое такое.

Сомнения

Казалось бы, при чём тут КСВ? А при том. Только начни сомневаться - остановиться будет невозможно. Это я ведь только начал с марксизма, а потом уж посомневался по полной программе - во всём вообще, в том числе и в своих сомнениях. КСВ как раз и заключается в том, что человек начинает сомневаться в том, что он делает и чем живёт. Весь вопрос в том, как далеко (и широко) он в своих своих сомнениях пойдёт, и найдёт ли он в себе что-то, на что сможет опереться. Сможет ли он вытащить себя за волосы, как известный барон? Не сможет - спился, повесился. Сможет - встал на ноги, а то и вовсе взлетел. А бывает, и жив остался, но и на ноги не встал, живёт зомбически. Мне повезло - к тому времени, как меня начало всерьёз прокручивать через мясорубку КСВ, я уже твёрдо знал, что Бог есть. И, сколько бы опор ни вышибалось из под моих ног, одна опора всегда оставалась.

...Я же, покуда вы спите, подвергну сомнению
древние книги, воспевшие вас.
Следом за тем я подвергну сомнению
подвиги ваши и важность любого из них.
После чего, разумеется, я и сам вас
подвергну сомнению; а заодно уж, конечно,
и воинов ваших, и даже ни в чем не повинных
слуг и собак.

И, наконец, я подвергну сомнению
сомненье свое и себя самого вместе с ним.

Спите, мои дорогие! Когда вы проснетесь,
Увидите: все уже будет не так.
(Михаил Щербаков. Колыбельная безумца)

Ощущение "всё не так, ребята" было не только по отношению к себе. Всё не так было вообще вокруг. Причём не было понятно, что именно не так - чтобы понять, надо было выйти из плоскости. Внутри плоскости было только непонятное серое чувство неудовлетворенности. Плоскость же держала намертво вбитыми аксиомами и определениями. Даже сейчас - стоит упомянуть материю, что всплывает первым делом? Материя - это объективная реальность, данная нам в ощущениях, и так далее. Шаг влево, шаг вправо - побег. Но с какого бодуна это именно так? А потому что Ленин сказал. А кто такой Ленин? Почему ему надо безоговорочно верить? Может быть, на самом деле материя - это что-то другое.

Среди диссидентов было непропорционально много математиков и программистов - именно потому, что это профессии, обязывающие сомневаться, профессии, в которых проверка любых, даже внешне очевидных утверждений есть основа основ. Неумение сомневаться для математика означает профессиональную непригодность.

Как долго я выколупывал из себя коммунистические мифы, видно хотя бы из этого стиха

Был огонь и вода, да и трубы порой,
Рай любви и труда ждал за ближней горой.
Вы к альпийским лугам, где по пояс цветы,
И к чистейшим снегам шли среди клеветы.
Вы не жались в углы, вы, без позы смелы,
Называли в лицо подлеца подлецом.
Будто вам невдомёк: вы уже поперёк:
Гулливеров повлёк насекомых поток.

1989 год - а я ещё верю в то, что в 1937 году истребляли какую-то элиту, ленинскую типа гвардию. И это при том, что самого Ленина я давно в грош не ставлю! Это я к тому, какая каша бывает в головах у людей. Единственное, что меня извиняет - тогда ещё не знал о приказе 00447. Но, кстати, замечу - все мои разборки с марксизмом в начале восьмидесятых шли в сугубо философском плане. О преступлениях советской власти я ещё не догадывался. Я специально повторяю для невежд (с) - это были сугубо философские разборки, а не политические. Я искал для себя философию, а не пытался изменить строй.

Особенно характерен конец этого стиха:

Мы уже не борцы, жрать горазды притом,
Что нам наши отцы - мы от гайки с винтом!
Нас на подвиг зовут, чтоб спасали страну,
Вроде - бросили кнут, вроде - в лямку одну,
Толка нет - мы не те, мы боимся кнута,
Нам неплохо в хвосте, в нас закваска не та!
Мы охотно брюзжим, но от боя бежим!
Мы стартуем с нуля, наша кровь как вода,
Нам привычна петля, нам приятна узда,
Кто в себя, кто в вино, кто в работу, кто так,
Как по речке говно: вся цена нам пятак.
Запад тут ни причём: уж пора бы понять:
Можно рушить мечом, но мечом не поднять!

Ну, то есть в башке ещё борцы какие-то и всякое-такое. Но здесь всё характерно для КСВ: Кто в себя, кто в вино, кто в работу, кто так, Как по речке говно: вся цена нам пятак. И так далее.

Впрочем, я уделил слишком много времени марксизму-ленинизму. Это ведь только прелюдия, настоящие сомнения начались позже. Замечу также, что тексты, написанные тогда - та же "Суета сует", мягко говоря, не идеальны. Наивные попытки вырваться из плоскости. Пусть наивные - главное, что вырвался.

Однако напоследок добавлю ложку мёда в бочку дёгтя и расскажу о случае. когда Владимир Ильич меня поразил в хорошем смысле. Правда, потом всё равно оказалось...

В 1977, что ли, году готовился я как-то к Ленинскому зачету. Многие уже и не знают, что это такое. А это была такая игра. Собирается, положим, коллектив, быстренько произносит считалку, а кому выпало голить, идет в библиотеку, изучает там какое-нибудь произведение Владимира Ильича, а потом рассказывает остальным о впечатлениях.

Однажды выпало голить мне. В ту пору я сильно интересовался научной организацией труда и техникой личной работы. Поэтому в "Философских тетрадях" Ленина обратил внимание не на содержание, а на технологию конспектирования (напомню, что "Философские тетради" - не самостоятельное произведение, а конспекты работ других авторов). На полях стояли загадочные альфы, сигмы, номера какие-то... Потратив немало времени, я разобрался в этой системе, и она меня просто восхитила. Система позволяла моментально найти нужную цитату, вводила иерархию и классификацию, и при этом в ней были отчетливые черты того, что сейчас называют гипертекстом. При всем моем отвращении к Ленину как политическому деятелю и философу, я считаю эту систему конспектирования образцовой.

Позднее выяснилось, что все эти сигмы и номера не есть изобретение Ильича. Оказывается, это было общепринятой системой в дореволюционной науке и ей специально обучали. Ничему подобному нас в университете не учили и, насколько я знаю, не учат и сейчас. Максимум, что мы умели - это найти книгу в библиотеке по алфавитному или тематическому каталогу. Много позже жизнь научила нас сразу указывать в конспекте выходные данные книги или статьи. Красные профессора выбросили все это за борт парохода истории вместе с самой дореволюционной наукой, в результате чего некий пласт информационной культуры был утрачен и многое пришлось придумывать заново.

Увы, текст этого доклада у меня не сохранился, хотя я его и отпечатал, как всё тогда, в трёх экземплярах на своей машинке "Москва". Всё расхватали учёные мужи. И зажилили.

Ещё раз о том же

Никак не могу уйти с советской темы и приступить к самому главному. Но вся штука в том, что КСВ протекал долго, разнопланово, одни процессы влияли на другие. Единственный способ - описать это в виде гипертекстовой паутины, отдельными кусочками, увязанными ссылками. Но и мне лениво, и читатель запутается в ноль. Поэтому пусть будут те же кусочки, но последовательно.

Вроде закончил тему, а вспоминаются важные вещи. Вот, например, газета "Правда". Это зуммер внутри - "чё-то не так, чё-то не так" погнал меня опять-таки в краевую библиотеку. Вы будете смеяться, но я никогда не слушал "Голос Америки" и не читал самиздат. Ещё смешнее - я не знал об их существовании. Я всегда жил довольно замкнутой жизнью, и в восьмидесятых это, возможно, спасло меня от лагеря, потому что свои изыскания я считал своим личным делом и ни с кем не делился своими выводами. Не потому, что боялся - наоборот, по глупости своей я даже не предполагал, что делаю что-то крамольное. Что плохого, например, в желании познакомиться с марксизмом-ленинизмом поближе? И,  как я вполне обоснованно считал, мои изыскания никому кроме меня неинтересны. А они, в принципе, тянули на сто девяностую прим - если бы я о них кому-нибудь рассказал.

Так вот, я заявился в краевую библиотеку, в отдел периодики, и заказал газету "Правда" - с самого первого номера. Библиотекарша как-то напряглась (помню, меня это удивило) и сказала, что в свободном доступе только номера с 1943 года. Ну ладно, пусть будет сорок третий.

Сколько открытий чудных дало мне это чтение - не пересказать. Уж настолько извивалась линия партии, уж так противоречила друг другу информация даже в пределах одного года (например, о Иосипе Броз Тито), а уж за разные года! Стойкое недоверие к СМИ родилось тогда и никуда не делось до сих пор.

Хорошо помню момент когда я понял, до какой степени нас дурят - когда читал газету за август 1945 года. 9 августа - сообщение об атомной бомбардировке Нагасаки (не на первой полосе - где-то чуть ли не на четвёртой), а на первой - объявление войны Японии. Стоп, подумал я - как же так, нас ведь учили в школе, что сперва мы разбили Квантунскую армию, а уже потом уже американцы, боясь не успеть к разделу пирога, сбросили атомные бомбы. Чё-то не так.

Я исследовал механику вранья - она была проста и эффективна. Даты атомных бомбардировок не скроешь. А вот дата объявления войны Японии в шестидесятые-семидесятые уже не афишировалась. В августе, и все дела. А дальше всё просто - сначала рассказывалось о том, как мы разбили Квантунскую армию, а потом - об атомных бомбардировках. Я восхитился - ведь и не соврали ничего вроде, а на самом деле соврали по крупному. Войну в августе объявили? В августе. Квантунскую армию разбили? Разбили. Американцы бомбу сбросили? Сбросили. В каком порядке рассказывать? А кому какое дело.

Случайно (а случайно ли?) как раз в это время мне попалась книжка о методах работы буржуазной жёлтой прессы. Там все приёмы, с помощью которых буржуазная жёлтая пресса оболванивает читателей буржуазных стран, были подробно классифицированы, иллюстрированы примерами и т.д. Я проверил эти приёмы на советской прессе - получилось очень даже хорошо. Теперь я мог, как говорилось в советские времена, читать между строк. И, кстати, к концу восьмидесятых из обрывков информации, умолчаний и т.п. сложился паззл, довольно близкий к реальной картине. За минусом разве что абсолютно закрытых тем, о которых не писали вообще ничего, и на этих местах в паззле зияли абсолютные дыры. А если писали и врали - уже можно было что-то наколупать.

Вот, казалось бы, нахрена мне это было надо? А для гармонии. В той картине мира, которую в меня заложили, что-то не стыковалось. И мне от этого было не по себе. Вот просто физически - как будто счетчик Гейгера стучал. От этого ощущения надо было избавиться, а значит, разобраться, что, собственно, не так. Чем дольше я занимался хронометражом, тем шире был захват тем -  в какой-то момент дело дошло и до истории. Вот так ушла из-под ног самая главная опора советского человека - уверенность в том, что ты живёшь в лучшей в мире стране и при самом лучшем строе. Но, кстати, для меня это оказалось вполне безболезненно, в отличие от многих моих соотечественников. Потому что другой ногой я уже стоял к тому времени на совсем другой опоре. И к тому же для меня весь этот марксизм-ленинизм вкупе с социализмом не был чем-то очень важным и существенным. Какие-то вбитые в школе и университете обрывки, которые находились на периферии сознания и не выдержали первой же попытки анализа.

Ну, ладно пора всё же переходить к главному. А для окончательного закрытия темы - стих 1986 года. Поэт из меня никакой, но суть ухватил верно.  И выводы правильные.

Признаюсь, я очень подвержен влияньям.
Меня, кто захочет, с собою веди!
К себе примеряю любые призванья:
Куда б ни идти, лишь бы только идти

Читаю Толстого - и вот я толстовец,
Читаю Торо - и в избушку стремлюсь,
С Рабле  и Боккаччо я к пиру готовлюсь,
С махатмою Ганди - исправно пощусь...

Белова читаю - и лезу в крестьяне
Высоцкого слушая, я - гражданин,
Вот Новый Завет - я уже христианин
(Иль, может быть, правильней - христианин?)

Читаю Кропоткина - и в анархисты,
Собаку увидел - охота повыть,
Но, как ни стараюсь, а все же марксистом
Меня, хоть убей, а не тянет побыть!

7 ноября 1986 г.

Толстой

На Толстого я вышел через Бунина.

Нет, начать надо не так. Надо из-за печки

В школе я читал в основном научную фантастику - всё, что удавалось взять в библиотеке. Хотя я был, пожалуй, единственным в классе, кто прочитал полностью всё, что надо было прочитать по школьной программе, но эта классика не шибко-то отложилась в незрелом организме. Просто я любил читать, читал быстро и с удовольствием. И прочитать за каникулы "Войну и мир" с "Преступлением и наказанием" для меня было раз плюнуть. Как и бойко ответить потом на уроке. Но это так: "Образ Наташи Ростовой" и всякое такое, а никак не серьёзное чтение.

В студенческие времена я читал что попало. Всё, что было в домашней библиотеке, в том числе "Роман-газеты", журнал "Юность", "Литературную газету" и так далее. Даже Анатолия Иванова - но, кажется, до конца "Вечный зов" всё же дочитать не смог. По большей части это была советская мура, разве что в "Юности" попадались яркие неожиданные вещи. Но мне нужно было постоянно читать, особенно за едой.  Ну и я, как кит, заглатывал кучу планктона вместе с водой (хотя, может быть, более уместны другие аналогии).

С введением Системы учёта времени я стал более разборчивым. Хотя ориентира -что хорошо, что плохо, не существовало.  Уже рассказывал в главе о хронометраже, но повторю подробнее. 

Я «сканировал» библиотеки, определяя круг хороших авторов: набирал на абонементе кучу книг, посмотрев страницу-другую - вроде бы неплохо. Потом, дома, прочитав десяток-другой страниц, относил и обратно и брал другие. В какой-то момент, глядишь, попадался стоящий автор, я уже пытался прочитать всё, что он написал. Вы будете смеяться, но в то время проблема выбора «своего» автора была очень серьезной. Книг вроде бы было много, но по большей части это была такая лабуда...

 Потом я нашел-таки способ. Если автор мне нравился, то я читал его предисловия к книгам других авторов или статьи о других писателях. Если он кого-то хвалил, то я отыскивал книги хвалимого писателя. Вот так, например, с подачи Виктора Астафьева я вышел на Андрея Платонова и Константина Воробьева, о которых до той поры и понятия не имел. Кажется, через Астафьева же я вышел на Бунина (но в школе-то уж его точно не проходили), а «Освобождение Толстого» Бунина прочитал фактически в одно время с «Мастером и Маргаритой» Булгакова. Ясное дело, дальше пошёл "весь Булгаков",  "весь Толстой". Точнее, весь доступный на тот момент Булгаков и весь доступный на тот момент Толстой.

Вся проблема была в том, что ключевые произведения Толстого были практически недоступны. «Война и мир», «Анна Каренина», ну, "Севастопольские рассказы" ещё - это пожалуйста, а публицистика и тем более религиозно-философские произведения были разве что в девяностотомнике, а он был разве что в краевой библиотеке (и то, как оказалось,  не весь). Ну ладно, ещё в двадцатитомнике кое-что опубликовали. Но дело даже не в этом. Дело в том, что не прочитай я "Освобождение Толстого" Бунина, я об этих работах вообще не узнал бы.

По минутам

...Добрался, наконец, до записей хронометража и обнаружил забавную вещь, характеризующую особенности памяти.

Я был уверен, что поездка в Томск была в 1977 году - а оказалось - с 1 по 6 декабря 1976 года. А уже 16 декабря я прочитал "Мастера и Маргариту". Но одного раза не хватило, и 31 июля 77-го я её перечитал, понятно, в читальном зале - на руки не давали.

Кстати, и структура чтения в 76-77 году была уже вполне приличной - Фолкнер, Бальзак, Пушкин (проза, естественно), Шукшин, Гончаров, Диккенс, Герцен, Лесков и т.п. Хотя, верно, всё это на фоне множества проходных и совершенно не запомнившихся книг (Ой-ё! оказывается, я даже "Войну" Стаднюка прочитал). Понятно было, кого осваивать из классики (хотя заметно, что классиков я отрабатывал зарубежных или дореволюционных - уже тогда).

Вот фраза "На Толстого я вышел через Бунина". Мне и самому казалось, что до "Освобождения Толстого" я за Толстого и не брался. Ан нет, с точностью до минут вижу, что "Войну и мир" я взялся читать (сказать "перечитывать" было бы слишком громко, школьное чтение нещитово) - сразу после защиты диплома. И читал всё лето 1976-го, а потом пошло: в январе 77-го "Детство. Отрочество. Юность", в феврале-апреле - повести, рассказы, пьесы (какие именно - не установить, но, судя по объёму чтения, видимо, все основные), в марте  "Воскресение" (прочитанное за один присест, за 480 минут, то есть за 8 часов подряд). Потом - перерыв , и в октябре 77-го - 19 том 20-томника (дневники - и это уже серьёзно), а в ноябре 77-го - "Очерки былого" Сергея Львовича Толстого. Вот это уже говорит о том, что к концу 77-го года я всерьёз заинтересовался Толстым - я читаю уже не только то, что написал он, но и то, что писали о нём. Дальше идут разрозненные тома 20-томника, скорее всего взятые на абонементе - а вот и Бунин с его "Освобождением Толстого" - 11 декабря 1977 года, который идёт в параллель с "Очерками былого".

30 декабря, явно на "чаепитии" в ВЦ по случаю Нового года, зафиксирован первый спор о Толстом и христианстве. Даже ключ специальный завёл, оказывается (а это очень важно для понимания того, что это не просто трёп о чём-то, а "полезная работа", причём явно уже не разовая):

TOЛCПOP 141,142 CПOPЫ O TOЛCTOM И XPИCTИAHCTBE BOOБЩE

120 минут, то есть два часа, потом полчаса куда-то шли (к кому-то домой, может, даже ко мне), потом ещё 90 минут, то есть полтора часа. Три с половиной часа. Видимо, дебаты были бурными. И потом этот ключ в записях встречается регулярно. Не так уж я держал при себе свои воззрения.

Не могу сказать, что я впал в обычные для неофитов проповеди. Неофиты потому и стараются приобщить как можно больше людей к открывшемуся для них учению, что сами в них не вполне уверены.  У меня было не так. Я никого ни в чём не пытался убедить. Я просто высказывал свою точку зрения - а там примут её или не примут - это не моё дело. Я и до сих пор такой линии придерживаюсь. Так что дело было так:  в этом нескончаемом трёпе, который у нас на чаепитиях всегда заводился, скорее всего, как-то поднялась тема Бога или, на худой конец, смерти. И, поскольку я уже ушёл от среднестатистических воззрений на эти вопросы, то мои высказывания вызвали полемику.

Любопытно, что люди, порицавшие меня тогда за религиозные мысли, сейчас порицают меня за то,  что я не хожу в церковь, не соблюдаю посты и не давлюсь в очередях за освященной водой. То есть я как бы неправильный верующий. Ну, это отдельная тема, мы к ней ещё вернёмся, в теме о Толстом её не обойдёшь.

И - далее. Январь 78-го - дочитываю С.Л.Толстого и первый том двадцатитомника. 6 февраля 78 -го : "Гегель. Жизнь Иисуса"

18 февраля. Начато:  "В.Ф.Булгаков. Лев Толстой в последний год его жизни".

И в этот же день  - "Ленин. Л.Н.Толстой как зеркало русской революции". Забавно - я всегда считал (и здесь написал об этом), что после этой работы поставил  крест на Ленине. А мои разборки с марксизмом ещё не начинались. Но, оказывается, они с этого и начались.

Кстати, обнаружилась и дата, когда я "голил" на ленинском зачёте: 27 февраля 78-го я делал доклад "Ленин как научный работник". Тот самый, про систему конспектирования. Бенефис длился 60 минут.  Читал "Философские тетради" 25 февраля, 120 минут, подготовил  доклад 26 февраля, за 150 минут. Было в нём, оказывается, шесть страниц машинописного текста. Эх, а говорят - рукописи не горят. Горят, и ещё как...

25 февраля - начал читать "Исповедь" Руссо. Это тоже важная для будущего понимания книга.

Весна 78 - я открыл для себя Лескова. И это тоже важно для понимания будущих перемен. Март, апрель, май - Лесков, Лесков и Лесков.

С мая по август - не до чтения, два проекта сразу - Дельта и АСУ Абитуриент. Но всё же нашёл время на  Достоевского и пару вещей Тургенева. Тургенев не понравился, а вот "Бесы" легли в строку. Или, скажем так, в намечающийся вектор.

Ну, и, собственно, точка отчёта, когда всё сошлось. 17 июля 78-го - 16 том 20-томника Толстого. То есть публицистика. И ещё важная точка - 23 августа. Добрался в краевой библиотеке до  ПСС Толстого в 90 томах. Начал читать том 60 - письма. Не самый важный для меня том. Но за ним будут другие. Больше половины ПСС мне удалось потом всякими правдами и неправдами собрать. В основном покупал в букинистических магазинах (очень дорого, но не дороже денег), пару томов выменял у барыг. А недавно заполучил диск со всеми 90 томами в DF. Вот так меняется жизнь.

И ещё одна ключевая точка - 8 августа 78-го. Я раздобыл где-то "Четвероевангелие" Толстого и за два дня проработал. Вот после него как-то всё стало понятно и легко.

Но - опять память подвела. Не читал я до "Четвероевангелия" Новый завет, как писал ранее. Читал бы - зафиксировал бы. Но, что правда, то правда - Толстому удалось изложить всё просто и толково - в Новом же завете приходится продираться через какие-то иносказания, описания каких-то чудес и т.п.

Дальше в записях хронометража будет Толстой, Толстой и Толстой. Он открыл для меня множество вопросов и дал на многие из них ответы. Но об этом - отдельными главами.

Эта же глава, хоть и занудна,  важна тем, что очевидцы врут, даже когда совершенно честно пытаются вспомнить не то что события, которые видели или в которых участвовали - а даже внутренние события, которые для них были очень важны. Вот уличал я советских историков в том, что они наврали про советско-японскую войну, а сам наврал с три короба, сам того не желая.

Такие дела.

Зачем?

Для начала стоит напомнить абзац из главы о системе учёта времени:

"Надо заметить, что в тот момент, когда я начал вести учет времени, был я вполне типичным двадцатилетним балбесом. Кроме компьютеров (которые, впрочем, тогда назывались ЭВМ), я мало чем увлекался. Читал я исключительно фантастику. Ну да, пробовал заниматься писательством, выпускал стенгазеты. Но был вполне карьеристски настроен: в ближайшие три-пять лет кандидатская, затем - докторская и т.д. Собственно, для того я и затеял вести учет времени, чтобы сделать свою карьеру максимально быстро и эффективно. Однако буквально через год-два ценности мои радикально поменялись. Читать я стал исключительно классику (ну и вообще - серьезные книги), карьера перестала интересовать вообще (я имею в виду «должностную» карьеру, а не профессиональную; как программист я рос тогда очень стремительно), зато сильно заинтересовала философия, поиск смысла жизни."

Это неизбежное следствие учёта времени. Даже если он ведётся на первых порах исключительно для технических целей, он неизбежно выводит на эти вопросы. Любищев стал вести учёт исключительно для того, чтобы успеть до конца жизни решить конкретную научную задачу. Я - для того, чтобы самоорганизоваться и сделать профессиональную карьеру.

Однако, как только ты начинаешь сознательную жизнь (а учёт времени этому очень способствует), тебе приходится непрерывно решать вопрос: что важно, что не важно. Человеку-автомату легко: его позвали выпить, он идёт; его поставили к станку, он работает; его поступили в институт, он учится. Человек, который ведёт учёт времени,  постоянно принимает решение: делать это или делать что-то другое.

Не удержусь и расскажу любимый анекдот: к психотерапевту приходит мужик - измотанный, серый. Говорит:  я не могу, я устал. У меня очень тяжёлая работа. Я каждую секунду должен принимать решение. Вы авиадиспетчер, спрашивает доктор. Нет, говорит мужик, я картошку на складе перебираю.

Смех смехом,  но человека, который решил заняться учётом времени, больше всего будет убивать именно это. И именно поэтому многие бросают хронометраж, а вовсе не потому, что "не получается", "результаты убивают" и прочее.

На самом деле ситуация ещё хуже. Потому что для того, чтобы принимать эти решения, нужно определить для себя, что более важно, а что менее. Западный тайм-менеджмент, да, впрочем, и "деловое" крыло российского, ярко представленное glebarhangelsky, выстраивают иерархию жизненных целей, пирамиды ценностей и т.п. Однако это хорошо для прагматичных целей - таких как, допустим, "добиться успеха в жизни". Вот они строят эти иерархии, исходя из которых и принимают решения. Это типичный инструментальный подход, и о нём мы ещё поговорим.

Поначалу и я пытался для себя эти вещи решить. Иерархия видна хотя бы из нумерации категорий затрат времени: 0 (самая первая и самая главная) - профессиональная деятельность, 1 - "полезная", 2 - прочее.  Фактически - работа по специальности и все остальное, грубо поделенное на полезное и бесполезное. Потом из полезной выделились гуманитарное направление и физическая нагрузка, но порядок остался прежним.

Сначала,  до поры до времени для меня было аксиомой, что нужно профессионально расти, потом - что нужно гармонически развиваться. До поры до времени.  Математик не будет математиком, если не попробует на зуб самые непогрешимые аксиомы. Особенно если оон при этом читает хорошую литературу, в которой эти аксиомы как раз и подвергаются сомнению

При чём тут Лев Толстой? А при том. Он поставил вопрос кардинально: "Есть ли в моей жизни смысл, который не будет разрушен неминуемой смертью, ожидающей меня?". То есть, с учётом того, что я неизбежно умру, что имеет смысл делать - а что нет. Заметим, что инструментальный подход, даже в лучшем его, любищевском выражении, поднимает вопрос иначе: поскольку я неизбежно умру, мне надо до смерти успеть сделать это, и это, и это. Толстой идёт гораздо дальше: а вот "это, это и это" имеет вообще смысл?

Ну, вот, например, развиваться, читать, мудреть и всякое такое. Благая цель, да. Но Экклезиаст точно подметил:
Раз участь глупца и меня постигнет,
Так зачем же я был столь премудрым?

Ну, или в интерпретации Кэрролла:
"Так как мне туда войти?" - спросила Алиса.
"Стоит ли - вот в чём вопрос!" - ответил Лягушонок.

Толстой, в конечном счёте, дал ответ на этот вопрос (да и Экклезиаст, кстати). Однако, следуя его же советам, я должен был подвергнуть сомнению и этот ответ. Собственно, КСВ пошёл полным ходом после того, как я стал проверять всё, чем я живу, на предмет того, насколько это имеет смысл с учётом смерти.

Освобождение

Конспект книги И.Бунина "Освобождение Толстого" меня удивил в хорошем смысле, заодно кое-чем позабавил. Неудивительно, что я тридцать три года назад писал слово "Бог" с маленькой буквы и считал Бога информационным пространством. Однако какие-то вещи я уже тогда понял правильно,  подчеркнул и выписал именно то, что надо было подчеркнуть и выписать.

жизнь без объяснения ее значения и смысла и без вытекающего из нее неизменного руководства есть жалкое существование

Искать, все время искать...

Избави Бог жить только для этого мира. Что бы жизнь имела смысл, надо чтобы цель ее выходила за пределы постижимого умом человеческим.

Плотин: "деятель всегда ограничен, сущность деятельности - самоограничение: кому не под силу думать, тот действует."

невыносима всякая человеческая жизнь - "пока не найден смысл ее, спасение от смерти.

Машины, чтобы делать что? Телеграфы, чтобы передавать что? Школы, университеты, академии, чтобы обучать чему? Собрания, чтобы обсуждать что? Книги, газеты, чтобы распространять сведения о чем? Железные дороги, чтобы ездить кому и куда? Собранные вместе и подчиненные одной власти миллионы людей - чтобы делать что?  Больницы, врачи, аптеки для того, чтобы продолжать жизнь, а продолжать жизнь зачем?

каждая власть основана на насилии и каждая власть поэтому дурна

Для того, чтобы положение людей стало лучше, надо, чтобы сами люди стали лучше. Это такой же труизм, как то, что для того, чтобы нагрелся сосуд воды, надо, чтобы все капли ее нагрелись. Для того же, чтобы люди становились лучше, надо, чтобы они все больше и больше обращали внимание на себя, на свою внутреннюю жизнь. Внешняя же, общественная деятельность, в особенности общественная борьба, всегда отвлекает внимание людей от внутренней жизни и потому всегда, неизбежно развращая людей, понижает уровень общественной нравственности. Понижение же уровня общественной нравственности делает то, что самые безнравственные части общества все больше и больше выступают наверх и устанавливается безнравственное общественное мнение, разрешающее и даже одобряющее преступления. И устанавливается порочный круг: вызванные общественной борьбой худшие части общества с жаром отдаются соответствующей их низкому нравственному уровню общественной деятельности, деятельность же эта привлекает к себе еще худшие элементы общества...

Раз мне пришла мысль, что счастие не зависит от внешних причин, а зависит от нашего отношения к ним, что человек, привыкший переносить страдания, не может быть несчастлив.

Вот в этих цитатах  - основа моего будущего мировоззрения и одновременно - источник жесточайшего будущего раздрая. Ну, вот, навскидку : "Машины, чтобы делать что? Телеграфы, чтобы передавать что? "

Вверх по лестнице, ведущей вниз

Например, надо бы рассказать о Генри Дэвиде Торо в главе "о потребностях" (и расскажу!), но ведь именно этот Генри Дэвид вместе со Львом Николаевичем и примкнувшим к ним Джозефом Вейценбаумом выбили из под меня, пожалуй, главную на тот момент табуретку - профессиональную.

Ну, прикиньте: начало восьмидесятых годов. Я стремительно расту профессионально. Система Дельта, технология программирования, единственное в СССР применение метода "хирургической бригады", создание генератора отчётов (и - практически, электронной таблицы ещё до появления персоналок), работа с ИК АН УССР, участие в комиссии СЭВ и всякое такое - в значительной мере благодаря системе учёта времени. Ровно в это же время эта же система учёта времени приводит меня к Толстому, Руссо, Торо и Вейценбауму, которые, по сути, утверждают, что всё это не стоит ломаного гроша вместе с самой системой учёта времени. Кстати, система учёта в конечном счёте  погибла под обломками меня, когда я в КСВ окончательно развалился и потом собирал себя по кусочкам - как в известном позже фильме "Терминатор".

Ну да, был и известный фактор привыкания: к восьмидесятым удалось наладить "конвейер", что в ВЦ, что на "Дельте", и там уже году к 1984 была сплошная рутина. Последний подвиг был с TABL, а потом - сплошное "одно да потому", если не считать работы по философии программирования. Но не это было главным. Главным было то, что меня растягивало на разрыв: я достигал всё больших успехов в том, что всё больше теряло для меня свою ценность.

В конечном счёте я бросил нафиг и Дельту, и ВЦ, и университет вообще. Опять-таки, были причины и кроме КСВ, но главным было то, что больше года я фактически не работал, потому что не хотелось. Построенный мною конвейер работал уже и без меня, а мне ничего не хотелось делать. В разгар КСВ, в 1984 году, разрешилась наконец жилищная проблема, но это был самострой, и мне пришлось почти полгода провести на стройке. Когда я вернулся, никакого желания продолжать занятия программированием не было. Ну, я и не продолжал, а на работе тупо реагировал на внешние раздражители и что-то делал. А если раздражителей не было - не делал ничего.

Вот это было очень опасно. Потому что для мужика именно работа является если не единственным, то главным средством от КСВ. Если он сумеет в это время найти работу по душе, какие-то интересные для него проекты - он спасён. Если не найдёт - вряд ли.

Так вот - вышеупомянутая троица (Толстой, Торо и Вейценбаум) убедили меня, что работа есть не более чем наркотик, которым заглушают поиски смысла жизни. И поэтому традиционный выход из КСВ - через работу,  для меня был закрыт. Пришлось прорываться огородами, но это заняло куда больше времени и душевных сил.

Мало того - когда я уже вовсю корчился на дыбе профессиональной, судьбе показалось этого мало и она дала мне любовь. Я о ней рассказывать не буду, поскольку история касается не только меня. Скажу только, что это был мой самый главный взлёт (могу умирать спокойно - я знаю, что такое любовь) и самое больное падение (любовь была большая, а я оказался маленьким и её не стоящим. Вот это меня и добило окончательно).

Ну, собственно, в этом стихе я всё сказал:

Любя, собою не владеешь,
А значит, о себе не врёшь.
И сразу видно, что имеешь,
И сразу ясно, чем живёшь.

С алтыном всё дороговизна:
Не тужься до любви большой,
Коль со здоровым организмом,
Но с импотентною душой...

Свобода

Желание стать свободным - одна из основ КСВ.

Речь идёт не о политических свободах. К тридцати годам мужик обычно обрастает семьёй со всей сопутствующей рутиной, врастает в рутинную работу со всеми сопутствующими дрязгами, разочаровывается в прежних идеалах, если они, впрочем, у него были. И приходят мысли: а может, начать жить по-другому? Заново вообще - с другой женщиной, которая лучше, на другой работе, которая лучше, в другой стране, которая лучше, и так далее.

Ну, то есть, тварь я дрожащая или право имею - сменить это всё на нечто более мною заслуженное? И человек рвётся изменить то, что вокруг него. Кому-то удаётся, кому-то нет, у кого-то кишка тонка,  кто-то в конечном счете меняет шило на мыло. Тех, кому удалось - меньше. Остальные глотают горькую слюну, кто-то спивается, а кто-то и вешается. Системная ошибка заключается в том, что они пытаются изменить мир вокруг себя, в то время как проблема - в них самих.

Я тоже, было дело, рванул в этот тупик, но вовремя остановился. Можно зафиксировать даже дату:  1983 год, когда я написал "Козульский вариант". Это, вообще-то, рецензия на роман С.Залыгина "Южно-американский вариант", который, вообще-то о женском КСВ, но и о мужском тоже. Но в самом конце текста я сказал самое на тот момент для себя главное:

"А выход-то есть. И выбор есть. Да только надо выбирать не окружение. Себя надо выбирать. И круг-то, он один, и весь, как есть, внутри тебя проходит! А себя не только в Южную Америку привезешь с собой, но и в созвездие Южного Креста."

КСВ на этом не кончился: одно дело придти к каким-то выводам и совсем другое - придерживаться их на практике. Но, тем не менее, как меня ни мотало, выход я видел всегда. Добрался до него не сразу, это верно.

Но вопрос о том, что на самом деле нужно менять и как -  ключевой. Однако, на примере антитезы Ленин-Толстой посвящу-ка я этому отдельную главу.

Лев Толстой как зеркало русской революции

И Толстой, и Ленин в своих трудах не жалели эпитетов, описывая  тогдашнюю жизнь, и расходились только в том, что, собственно, нужно делать дальше.   У меня было преимущество: плоды ленинских идей я имел удовольствие видеть вокруг себя (по плодам их узнавайте их - (с)). В 1980 году можно было смело констатировать, что фокус не удался: не стали лучше ни люди, ни их жизнь. Даже при том, что я тогда не знал цены, которую пришлось заплатить за эти иллюзии (ни о репрессиях, ни о голодоморе, ни о раскулачивании, ни о ... да практически ни о чём вообще),

Так вот, Толстой ещё тогда говорил о том, чем это кончится и почему. И это актуально сейчас. Вот прямо сейчас, в конкретной политической ситуации - потому что Толстой писал вещи независимые от текущей политической ситуации. Инвариантные.

"Выход не в том, чтобы насилием разрушать насилие, не в том, чтобы захватывать орудия производства или в парламентах бороться с правительствами, а в том, чтобы каждому человеку самому для себя сознать истину, исповедывать ее и поступать сообразно с ней".

Ну или вот Герцен (которого Толстой любил и цитировал): " Когда бы люди захотели, вместо того, чтобы спасать мир, спасать себя; вместо того, чтобы освобождать человечество, себя освобождать, - как много бы они сделали для спасения мира и для освобождения человечества!"

И опять Толстой: "Для того же, чтобы люди становились лучше, надо, чтобы они все больше и больше обращали внимание на себя, на свою внутреннюю жизнь. Внешняя же, общественная деятельность, в особенности общественная борьба, всегда отвлекает внимание людей от внутренней жизни и потому всегда, неизбежно развращая людей, понижает уровень общественной нравственности. Понижение же уровня общественной нравственности делает то, что самые безнравственные части общества все больше и больше выступают наверх и устанавливается безнравственное общественное мнение, разрешающее и даже одобряющее преступления. И устанавливается порочный круг: вызванные общественной борьбой худшие части общества с жаром отдаются соответствующей их низкому нравственному уровню общественной деятельности, деятельность же эта привлекает к себе еще худшие элементы общества..."

Хм. Уже вполне разделяя эти мысли, я в 1991 году умудрился питать  иллюзии относительно будущего своей страны. Ну, то есть, прогоним вот этих - и...

Щаззз!

"И кружит ветер, и кружит ветер..." (с), а настоящий белый никогда не наступает на грабли только один раз.  2011 год. Вот сейчас прогоним этих, и...

Щазз....

15 сентября. КСВ. Вейценбаум

Я прочёл её сразу, как она вышла, в 1982 году.

Вот эта книга внесла в КСВ, пожалуй, главный вклад. До неё философия с поисками смысла жизни была отдельно, а профессиональная деятельность (программирование) отдельно. Оказалось, что это это не так.

Книга была вовсе не об искусственном интеллекте (а я купил её именно в этом качестве - я тогда увлекался ИИ). О чём эта книга, я уже писал, повторяться не буду. Желающие могут также прочитать конспект. Из неё я вынес, помимо прочего, такие замечательные термины, как "искусственная интеллигенция" и "инструментальное мышление". И вообще много чего вынес - книга упала на подготовленную Толстым почву. Я там постоянно находил не столько открытия, сколько подтверждения своим мыслям. Это видно и по конспекту.

В навеянной Вейценбаумом работе "Искусство без ЭВМ" в  1983 году я написал вещь для себя на тот момент программную:

"Обычно рассматривается вопрос о возможности чего-то. Например, может ли машина писать стихи. Ну, и начинают ломать копья: может - не может. Но, кроме вопроса о возможности, есть еще как минимум два вопроса:

Нужно ли это делать?

Хорошо ли так делать?

То есть, существует ли практическая необходимость в этом и моральны ли будут наши действия, если мы будем это делать. За примером того, как эти вопросы, особенно второй, забываются, далеко ходить не надо. В начале сороковых годов поняли, что можно сделать атомную бомбу. Люди, делавшие ее (Оппенгеймер и т.д.), искренне считали, что делать ее нужно, чтобы опередить немцев. Однако мало кто из них задумывался над вопросом, а хорошо ли делать бомбу, способную вмиг уничтожить несколько тысяч человек, и что получится, если таких бомб наделают достаточно много. Современного ученого в основном интересует вопрос: "можно ли?". Что это нужно, он доказывает сам, чтобы его финансировали (знаете такую поговорку: наука - удовлетворение личного любопытства за государственный счет?). На вопрос "хорошо ли" он гордо отвечает, что прогресс не остановишь."

И потом, в "Суете сует": "Но уже при небольшом размышлении, при построении из этих аксиом простенькой теоремки, оказывается всё не так хорошо. Ну вот вам и теоремка: положим, я не я, и я не программирую, а работаю, например, на заводе. Работа у меня интересная, зарплата приличная, работаю я хорошо: повышаю производительность труда, имею грамоты, и т.д. Но дело в том, что я убеждённый трезвенник (т.е. не по болезни, а именно по убеждению), а работаю на ликёро-водочном заводе. И в один прекрасный момент я осознаю, что работая столь усердно, я просто-напросто спаиваю народ и висеть мне надо не на доске почёта, а на обычной верёвочке, за особо тяжкое преступление. Ч.т.д. Получается, что в оценке полезности своей работы полагаться на общественное мнение никак нельзя и понятие "приносить людям пользу" совсем не обязательно относится к твоей производственной деятельности, как бы высоко она не оценивалась другими. Оценивать смысл и полезность твоей работы нужно самому и с нуля"

 Ну я и начал. С нуля. И вы знаете, с точки зрения нового, открывшегося мне смысла жизни ровно никакого смысла в своих занятиях программированием не нашёл.

Вот так-то!

И - понеслись клочки по закоулочкам! Но это уже отдельная история.

Торо

К критике социализма я зашёл с очень даже неожиданной стороны. Вот сейчас отечественные совки с пеной у рта утверждают, что, во-первых, при социализме в магазинах всё было, а во-вторых, люди были какие-то особенно духовные (самая читающая страна и всякое такое).  

Насчёт "всё было" я уже написал отдельную главу ППСС, повторяться не буду. Добавлю, однако, два пункта.

Насчёт духовности. Я тогда ещё не знал слова "товарный фетишизм", но именно этот фетишизм  меня бесил. Люди гнались за какими-то внешними атрибутами "обеспеченности" - гарнитурами, коврами, хрусталём дурацким. Это была какая-то болезнь, и я поэтому написал тогда не шибко качественную, но искреннюю повесть "Психушка". Революция-то затевалась, чтобы люди стали лучше - а этого не произошло

Я же в смысле материальных потребностей человек крайне непритязательный,  с бедного детства (кстати, если кто захочет рассказать мне, что учителя в СССР купались в роскоши, приходите, лично рыло начищу) -  и до сих пор (хотя сейчас возможностей куда больше). И меня крайне раздражало количество жизненных сил, уходивших на удовлетворение этих, более чем скромных, потребностей. Времени подумать об этом в очередях было много - в очередях я проводил не менее часа в день, это показывала система учёта времени.

Слова "стоицизм" я тогда ещё не знал, но вскоре выяснилось, что та философия, к которой я бессознательно тяготел, называется стоицизмом. По наводке Толстого я прочёл Руссо, Эпиктета, и т.п., но Генри Дэвид Торо переплюнул всех. Его "Уолден, или жизнь в лесу", написанный живо и весело, разошёлся у меня на цитаты. Ну, например, "У нас сейчас есть профессора философии, а философов нет".

Или чеканная формулировка необходимых потребностей: "Под жизненными потребностями я разумею то из добываемого человеком, что всегда было или давно стало столь важным для жизни, что почти никто не пытается без этого обойтись, будь то по невежеству, или по бедности, или из философского принципа."

Конечно же, этот пункт резко расходился с аксиоматикой марксизма, в основу которого было заложено три "объективных" фактора: размножение, обеспечение возможности жить (пища, питьё, жилище, одежда, орудия труда) и  - возрастающие материальные потребности. Если первые два, действительно, объективны, третий - уж извините, нет. Человек вполне может обходиться необходимыми (по формулировке Торо) потребностями. Насколько он их превышает - фактор абсолютно субъективный.

Впрочем, что я буду повторять то, что уже написано мною же в "Суете сует"? Хотите - читайте. Конечно, кое-что там смешно читать - сейчас. Но тогда я вытаскивал себя за волосы из болота, и мне было не до смеха. Я столкнул лбами Маркса с Торо, но вопросы решал - свои.

Здесь же процитирую несколько ударных мест:

"Разделение труда зашло слишком далеко, но труд разобраться в собственной жизни должен быть выполнен лично."

"Вполне возможно, что положения, высказанные далее будут ошибочны. Но это будут мои ошибки, а не взятые взаймы. Мои желания скромны - я хочу истины." (прямо стиль Торо ощущается)

"Каждый из нас свободен в той мере, какую заслуживает."  (Очень даже неплохо сказано, между прочим. Я горжусь.)

"Вся материальность этих потребностей заключается в том, что предметы, их удовлетворяющие, принимают вполне материальную форму: телячья котлета, телевизор, шифоньер. И, когда мы хотим телячью котлету, мы хотим не есть, т.е. поглощать определённое количество калорий, а хотим именно телячью и именно котлету. Т.е. мы хотим, чтобы форма еды соответствовала некоторому образу, созданную нашим воображением."

"Если уж нам так захотелось изучать человека, то нужно начинать с того, о котором вы можете узнать всё, что вам потребуется - с себя."

"Я приобрёл квартиру, но навеки утратил оптимизм. Слишком высока цена жилища в нашем цивилизованном мире, если из-за неё человек должен падать столь низко. Действительно, уж лучше жить в вигвамах." (опять как будто рукой Торо написано)

Знающие меня люди тут же скажут: и этот человек был ярым пропагандистом персоналок и интернета? Как сиё совместимо? Погодите, всему своё время. А на календаре ППСС ещё только 1985 год...

Гессе и другие

Конечно, не ограничился я освобождением от марксизма, чтением Толстого и Торо. Выйдя из плоскости, я обнаружил, что пространство многомерно и жадно хватал всё, до чего дотягивался. Хотя, конечно, при советской власти многих книг просто не существовало.  Но даже  "легальные" книги бывали такими...

Вот, например, Герман Гессе вообще и "Степной волк" в особенности. Не помню другой книги, которая бы меня так потрясла. Я читал её в разгар в КСВ и она была - про меня, слово в слово. Да и другие вещи, даже не столь запомнившиеся, но оказавшие сильное "подкорковое" влияние. Вот, скажем, корни моего рассказа "Скучно в городе Пекине" (который не о курорте, а об этом самом КСВ) - в том же "Степном волке" и "Курортнике".  Причём "Курортника" я к тому времени напрочь забыл, а на "Степного волка" в тексте есть явные и недвусмысленные отсылки:

"И, кстати, вспомнил я, ведь именно так вылечили Гарри, степного волчару, брата твоего по крови. Именно так, и именно от этого. Приходит это Гарри как-то домой, а там в постели - этакий бутон (не помню, как звать: не то Мария, не то Гермина)."

Видимо, через Гессе же я вышел на буддизм и прочие восточные учения. Не миновал я и Гурджиева. Точнее, пересказа его учения, сделанного П.Д.Успенским в книге "В поисках чудесного". Название книги крайне неудачное: увидев это на полке книжного магазина, я даже близко бы не подошел. Что меня меньше всего интересует в жизни, так это чудеса и их поиски. Мне эту книгу (точнее, третью или четвертую машинописную копию этой книги) всучили, можно сказать, насильно. И я читал ее сразу после «Степного волка». Такое совпадение меня здорово озадачило, особенно, если учесть, что обе книги попали ко мне ни раньше, ни позже, а именно тогда, когда именно они, а не какие-нибудь другие книги мне и требовались. Мистика, одним словом.

К слову сказать, это наиболее стройное и непротиворечивое учение об устройстве мира, которое мне встречалось. Как я ни докапывался к нему с дотошностью математика, оно все эти нападки выдержало. Зато подтверждения этого учения попадались постоянно - так, оказалось, что система учета времени есть ни что иное как гурджиевский "будильник". Однако дальше чтения этой книги я не пошёл. В какой-то момент мне предложили пройти дальнейшее обучение под управлением гуру, то есть полностью сдать ему свою личность для переработки. Я отказался - пусть я лучше буду искать истину дольше, зато сам. Никаких посредников между мной и Богом мне не надо - ни попов, ни гуру, ни кого-нибудь ещё.

Книга, однако, оправдала своё название. Мистика началась, когда я начал читать её и тут же применять на практике. Тут началось то, что прекрасно описано у Стругацких в «Миллиарде лет до конца света». Природа, видимо, сильно не хотела, чтобы я с этими вещами познакомился, и отвлекала меня от чтения всеми возможными способами. На меня свалились разом, в одночасье:

• Сногсшибательные научные идеи (именно тогда я занялся философией программирования)
• Соблазнительные предложения. Я вдруг взлетел от обычного с.н.с. до члена комиссии по технологии программирования при СЭВ.
• Бешеная литературная активность. Муза меня насиловала чуть дли не ежедневно, а точнее, еженощно.
• Да еще и любовь в придачу. Да такая, что только через несколько лет я начал мало-помалу приходить в себя.

Вот такой дикий ритм жизни мне был предложен: днем интенсивная разработка идей (в самом деле, перспективных) вперемежку с личными переживаниями, ночью неистовое писание рассказов и эссе (причем я сопротивлялся, не хотел писать, я хотел спать, – но лезло, можно сказать, изо всех щелей). Причем, стоило мне начать вчитываться в книгу Успенского, как происходило что-нибудь из рук вон в одной из этих областей, и мне надо было срочно готовить статью или какие-нибудь предложения в комиссию, или срочно лететь в командировку в Киев, или решать личные проблемы, которые неожиданно обострялись.

Стоило мне книгу забросить – и в жизни наступало относительное затишье. Заметив это, я стал проводить эксперименты. Сажусь в выходные, плотно читаю книгу. Не позднее понедельника стрясается что-нибудь экстраординарное. Прекращаю читать. Все тихо-мирно. Начинаю читать – бабах! По правде говоря, от этих штук у меня мурашки по коже забегали... Но, наперекор природе, я сел и отважно прочел сразу полкниги. ...Когда я через какое-то время  пришел в себя, оказалось, что я уже работаю в другом месте и занимаюсь совсем другими вещами, что сногсшибательные мои идеи так и не нашли признания, а проблема 1.1.6 кончилась вместе с СЭВ, ну и все остальное тоже было не в лучшем состоянии: полный жизненный тупик. Книгу у меня забрали (как можно читать ее много месяцев), но через несколько лет я купил ее уже в магазине (времена сменились). Она стоит у меня на полке, и сильно хочется ее перечитать (а заодно дочитать до конца). Но боязно...

И, конечно, Высоцкий. У Высоцкого есть много песен об этом самом КСВ.

"Вот и ко мне пришла беда - стартёр заел. Теперь уж это не езда, а ёрзанье".
«Только мне городов не видать и земель - с хода в девять узлов сел по горло на мель»,

А особенно вот эта, любимая моя:

Истома ящерицей ползает в костях,
И сердце с трезвой головой не на ножах,
И не захватывает дух на скоростях,
Не холодеет кровь на виражах.

И не прихватывает горло от любви,
И нервы больше не в натяжку,- хочешь - рви,-
Повисли нервы, как веревки от белья,
И не волнует, кто кого,- он или я.

На коне,- толкни - я с коня.
Только не, только ни у меня.

Не пью воды - чтоб стыли зубы - питьевой
И ни событий, ни людей не тороплю,
Мой лук валяется со сгнившей тетивой,
Все стрелы сломаны - я ими печь топлю.

Не напрягаюсь, не стремлюсь, а как-то так...
Не вдохновляет даже самый факт атак.
Сорвиголов не принимаю и корю,
Про тех, кто в омут головой,- не говорю.

На коне,- толкни - я с коня.
Только не, только ни у меня.

И не хочу ни выяснять, ни изменять
И ни вязать и ни развязывать узлы.
Углы тупые можно и не огибать,
Ведь после острых - это не углы.

Любая нежность душу не разбередит,
И не внушит никто, и не разубедит.
А так как чужды всякой всячины мозги,
То ни предчувствия не жмут, ни сапоги.

На коне,- толкни - я с коня.
Только не, только ни у меня.

Не ноют раны, да и шрамы не болят -
На них наложены стерильные бинты!
И не волнуют, не свербят, не теребят
Ни мысли, ни вопросы, ни мечты.

Свободный ли, тугой ли пояс - мне-то что!
Я пули в лоб не удостоюсь - не за что.
Я весь прозрачный, как раскрытое окно,
Я неприметный, как льняное полотно.

На коне,- толкни - я с коня.
Только не, только ни у меня.

Ни философский камень больше не ищу,
Ни корень жизни,- ведь уже нашли женьшень.
Не вдохновляюсь, не стремлюсь, не трепещу
И не надеюсь поразить мишень.

Устал бороться с притяжением земли -
Лежу,- так больше расстоянье до петли.
И сердце дергается, словно не во мне,-
Пора туда, где только ни и только не.

На коне,- толкни - я с коня.
Только не, только ни у меня.

Собственно, и "Скучно в городе Пекине" заканчивается в этом же духе:
"Она села в автобус, и он уехал. И, будь я героем нашего времени, или хотя бы героем наших фильмов, я бы, может быть, кинулся бы вслед, и загнал бы чьёго-нибудь "Жигулёнка" . Но я пошел в свою комнату и лег спать. Во сне жизнь проходит немного быстрее."

Вот примерно так я и провёл несколько лет, питаясь к тому же нитроглицерином. В 1987 году меня, серого-синего, Илья Степанович Савельев пригласил в Белокуриху: вид у меня был такой,что хоть сейчас в гроб клади. В Белокурихе меня обследовали по полной программе и с удивлением обнаружили, что соматически я абсолютно здоров, в том числе и по части сердца (что я тогда жрал нитроглицерин, спрашивается?). Все проблемы были "наведёнными", вегетативными. Тогда же я начал медленно, но верно выходить из КСВ, пользуясь, опять-таки, рецептом Высоцкого: "Эй вы, задние, делай как я - это значит, не надо за мной! Колея эта только моя, выбирайтесь своей колеёй!"

И я выбрался, я обрёл спокойствие и уверенность. Но это уже совсем другая история.

Далее - Забег в ширину

Опубликовано:   
© Алексей Бабий 2011